Павлу казалось, что это в нем самом напряглись и мышцы, и нервы. Еще немного — и все оборвется. Есть же какой-то предел человеческим силам? И есть же предел силам любого механизма! А может, ощущения его ложные? В конце концов машина — не человек, в ней все крепче и прочнее…
И все же он продолжал испытывать чувство, похожее на то, как если бы его заставили тянуть непосильный груз. Он до конца отдал силу своих мускулов, жилы его набухли от перенапряжения, а груз по-прежнему стоит на месте, и Павел уже знает, что сдвинуть его с этого места ему не удастся.
Наверное, то же самое почувствовал и Костров, неожиданно выключивший установку. Правда, через несколько секунд он снова попробовал ее включить, но ничего не изменилось: точно вконец выдохшийся конь, струг опять натужно вздрогнул, продвинулся на несколько сантиметров и остановился. Смахнув с лица крупные капли пота, Костров опять переключил установку на обратный ход и опять вынужден был ее выключить, боясь поломки. Кто-то из шахтеров рядом с Костровым заметил:
— Порвем ей жилы, Николай Иваныч. Не тянет ведь…
Ничего не ответив, Костров пополз по лаве к стругу.
— Черт знает что! — сказал ему Шабалин. — Ничего не понимаю…
Он, наконец, снял свой респиратор и, бросив его под ноги, зло отшвырнул в сторону, будто в нем, а не в чем-то другом заключалась причина неудачи. Батеев в это время попросил слесаря снять резцы и заменить их другими.
И струг опять пошел. Пошел быстрее, чем прежде, и теперь уголь тек по конвейеру сплошным потоком. Сквозь грохот отдираемого от пласта угля, сквозь скрежет падающих на конвейер глыб антрацита до Батеева доносились возгласы шахтеров («Давай, давай, Устя! — так они с первых же минут окрестили струговую установку. — Давай круши, не стесняйся, девонька, тут все свои!»), он был благодарен им за их наивную, но искреннюю восторженность, но сам в эту минуту не мог ее разделить. Возможно, давало себя знать напряжение, в котором он последнее время постоянно находился, возможно, он вот только сейчас по-настоящему и почувствовал огромную усталость, выпившую из него силы, и внезапно наступившую реакцию.
Приблизившись к нему, Костров сказал:
— Кажется, все идет хорошо, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Можно тебя поздравить, Петр Сергеевич?
— Не рано ли? — улыбнулся Батеев. — Это ведь только начало.
— Но начало-то — неплохое? Или ты в чем-то не уверен?
Батеев не ответил на его вопрос. О том же самом спрашивал у него начальник комбината Грибов, когда Петр Сергеевич пригласил его поприсутствовать на испытании струга на стенде. Батеев тогда признался, что изготовили они этот струг без ведома Бродова — на свой страх и риск. Теперь, сказал он, его надо испытывать в производственных условиях.
— Ты в нем до конца уверен? — спросил Грибов.
— Кажется, да, — ответил Батеев.
— Попробуй договориться с Костровым, — посоветовал начальник комбината. — Но только имейте в виду: план добычи уменьшать Кострову не буду…
Костров, конечно, тоже рисковал, но на просьбу Батеева ответил утвердительно, ни минуты не раздумывая. В конце концов, думал Николай Иванович, в такой машине мы заинтересованы не меньше, чем сам Батеев.
А на четвертые сутки, часа в три ночи, Батееву позвонил работник его института инженер Озеров. Вскочив с постели, Батеев почти бегом направился в коридор, где стоял телефон. Петр Сергеевич, естественно, еще не знал, кто и по какому поводу звонит, однако он сразу же ощутил что-то похожее на тягостное предчувствие и, снимая трубку, уже был уверен: звонят именно с «Веснянки» и звонят не с добрыми вестями. Стараясь подавить острый приступ одышки, Озеров сказал:
— Беда, Петр Сергеевич. Бьемся пять часов кряду и ничего не можем сделать — струг стоит. Извините, что беспокою вас в такое позднее время, но…
— Почему не позвонили сразу? — перебил его Батеев. — Кто там еще есть из наших людей?
— Приехал Луганцев. Сейчас он в лаве. Может быть, прислать за вами машину?
— Немедленно! — уже кладя трубку, крикнул Батеев.
В лаве стояла тишина. Где-то в ее глубине изредка передвигались огоньки шахтерских «головок» — передвигались медленно, точно это были полузакрытые глаза хищников, бесцельно бродящих в густой темноте. И ни единого звука. Словно всю шахту давным-давно забросили, и ее некогда живой организм оцепенел, погрузившись в глубокий сон.
Батеев хотел было уже кого-нибудь окликнуть, как вдруг услыхал рядом с собой голос Кострова: