Нет слов, в чем-то там, на комбинате, правы — план есть план и никому не дозволено его не выполнять. Но, с другой стороны, какие-то временные потери неизбежны. Именно временные — разве в этом можно сомневаться? Новое всегда пробивает себе дорогу в муках, это ведь старая, как мир, истина, с которой нельзя не считаться. А кое-кто считаться с ней не желает… «И поэтому ты, — сказал самому себе Костров, — должен искать выход самостоятельно. — Он невесело улыбнулся. — Помня, что скакать очертя голову нельзя — можно ее сломать…»
На какое-то мгновение мелькнула мысль: «Пока не поздно, надо вернуть «УСТ-55» институту и снова переключить лаву на комбайн. Иначе мы увязнем в желании довести дело до конца и через несколько дней уже не в силах будем от этого желания отказаться. А план… План полетит ко всем чертям, и тогда мне несдобровать».
Правда, Костров тут же подумал: «Снова отдать установку институту — значит на долгое время заморозить саму идею работы струговых комплексов на маломощных пластах. На комбинате ведь могут сказать: «Один раз не получилось, второй экспериментировать незачем. Слишком дорого такие эксперименты обходятся». И тогда ничего уже не сделаешь… Нет, лучше попробовать повозиться еще».
С тех пор прошло больше трех недель, а дело с мертвой точки не сдвинулось ни на шаг. Участок Каширова стал самым отстающим на шахте. Кирилл рвал и метал, каждый день просил Кострова убрать к чертовой бабушке этого «недоноска», но тот стоял на своем: повозимся еще.
— Поднажмите на других лавах, — говорил он Кириллу. — И имейте в виду — будущее именно за такими машинами.
— А мне плевать на будущее! — выйдя из кабинета Кострова, бушевал Кирилл. — На будущем в рай не уедешь!
Сейчас он направлялся в бригаду Руденко с определенной целью — заручиться поддержкой самого бригадира и всех рабочих очистного забоя и поставить вопрос перед Костровым в самой жесткой форме: или Устю убирают, или спор будет решать сам начальник комбината. Притом Кирилл хотел провернуть этот вопрос таким образом, чтобы все как будто шло с «низов», а он сам, начальник участка, просто, мол, бессилен что-либо сделать.
К лаве Кирилл подошел в тот момент, когда Руденко, размахивая пудовыми кулаками, горячо говорил сгрудившимся вокруг него рабочим очистного забоя:
— Вы когда-нибудь видали, чтобы дите, только-только выскочившее из утробы матери, сразу стало на ножки и побежало? Видали такое, я вас спрашиваю? Прежде чем оно побежит, мать до краев хлебнет с ним горюшка. Правильно я говорю? Правильно! А слыхали вы такое, чтобы мать называла свое дите недоноском? Да кто на него такое скажет, она глаза тому выцарапает, ежели она настоящая мать…
Федору Исаевичу Руденко — сорок пять, и около двадцати из них он проработал под землей. Богатырского телосложения, непомерно высокого роста (сто девяносто четыре сантиметра от макушки до пяток! — как он сам выражался), этот добродушный человек отличался тем особым темпераментом, которым обладают обычно люди волевые и целеустремленные.
Федор Исаевич между тем продолжал:
— А теперь поговорим о струге. Это ж в самой настоящей натуре дите, еще не ставшее на ноги. Несмышленыш. Даже ползать пока не умеет, не то что ходить да бегать. И никто, кроме нас, этому его не научит. А мы что делаем? «Недоносок», «ублюдок» и тому подобное. Вместо того чтобы аккуратненько ему сопленки утереть, да как следует за ним присмотреть, да уму-разуму его научить, мы — в кусты. Довольно, мол, с ним нянчиться, к такой-сякой бабушке на-гора́ его, чтоб не мешал спокойно жить и премии получать. По совести мы поступаем, товарищи, а?
Виктор Лесняк сказал:
— Дело не в премиях, бригадир. До того как всучили нам этого недонос… пардон, этот струг, бригада наша на виду была. Без всякого стеснения людям в глаза смотрели. А теперь? Спросит кто: «Из какой бригады?», а ты и ответить боишься. Будто чумными стали.
— Гляньте-ка, Лесняк о совести запел, — хмыкнули из темноты ниши. — Небось, когда в милицию попадает, совесть в загашник кладет. А тут…
— В милиции я не рабочий, — сказал Лесняк. — В милиции я ни то ни се, ясно? — И добавил: — Дура ты мамина, простых вещей понять не можешь…
Увидав приближающегося начальника участка, Лесняк трижды включил и выключил свою «головку», что на его своеобразном языке означало: «Внимание, начальство!»
Кирилл засмеялся: