— Рабочий класс приветствует работников печати. Я не помешаю твоим раздумьям, Клаша, если рядом с тобой выпью чашку кофе?
Клаша ответила просто, хотя Павел и заметил на лице девушки внезапно охватившее ее волнение:
— Садись, Павел, я рада тебя видеть.
— Я тоже, — сказал Павел. — И мы, пожалуй, правильно сделали, не поддавшись желанию обмануть и самих себя, и друг друга…
Клаша улыбнулась:
— Ты имеешь в виду желание сделать вид, будто я не заметила тебя, а ты меня?
— Да.
— У меня это рефлекс самозащиты. У тебя, наверное, тоже. Так что не стоит обвинять себя в тяжких грехах. Наш обман и самообман — не самоцель.
— И все же будет лучше, — мягко сказал Павел, — если в будущем в наших отношениях мы вообще исключим любую форму обмана и самообмана.
— В наших отношениях? — Клаша посмотрела на него своими всегда немного грустными глазами и опять улыбнулась. — Разве между нами существуют какие-то отношения?
— А разве нет? Они у нас сложнее, чем у кого бы то ни было. Так, по крайней мере, думаю я. Если, конечно, без обмана и самообмана. Или ты со мной не согласна?
Клаша ничего не ответила. Слегка опустив голову, она снова начала помешивать ложечкой в чашке, и можно было подумать, будто она не услышала, о чем ее Павел спрашивает. Однако он видел все отражающиеся на ее лице чувства, которыми она в эту минуту жила. Нет, он, пожалуй, не только видел их, они словно проходили через его сознание и становились его собственными чувствами, заставляющими Павла смотреть на все глазами Клаши Долотовой и все воспринимать так же остро, как воспринимает она: испытывать такую же горечь, такую же неудовлетворенность тем, что выпало на ее долю.
…В том классе, где учились Кирилл Каширов, Ива и Павел Селянин, Клаша Долотова долгое время слыла этакой незаметной, бесцветной девчонкой, на которую никто никогда не обращал внимания. И училась она хорошо, и внешне выгодно отличалась от своих сверстниц — большие серые глаза, тяжелые, почти до пояса, светлые косы, правильные, тонкие черты лица и ладная фигура с умеренно тонкой талией и крепкими ногами спортсменки. Но то ли тихий нрав и застенчивый характер были тому виной, то ли какие-то другие неизвестные причины, но Клаша Долотова всегда оставалась в тени, и обращались к ней только в случаях необходимости:
— Клашка, дай переписать задачку по алгебре…
— Клашка, достань томик Блока…
— Клашка, отправляемся на прогулку, организуй там питание…
И Клашка безропотно давала переписывать задачку по алгебре, бегала за билетами в кино, доставала нужные книги, выполняла еще сотни мелких поручений, а ее тут же, даже не поблагодарив, забывали, на что она и не думала обижаться. Когда она однажды кому-то сказала, что мечтает стать журналисткой, весь класс хохотал два дня: «Клашка Долотова — журналистка! Со смеху помереть можно!»
— Почему вам смешно? — спросила Клаша.
— Дурочка, разве ты не знаешь, что есть такое «журналист»?..
— Я буду журналисткой, — спокойно сказала Клаша. — Журналист ведь помогает людям стать лучше, увидеть в самом себе красивое… Да, я буду журналисткой.
— О господи! — это все, что мог сказать девятый «А» класс.
А через месяц, за несколько минут до того, как должен был начаться урок литературы и все с трепетом ждали появления преподавателя (а с еще большим трепетом ждали, какое Станислав Сергеевич вынесет суждение по недавно написанным на вольную тему сочинениям), в класс заглянула уборщица тетя Лиза и сказала:
— Клавдию Долотову требуют в учительскую. Велели — срочно!
Клаша на минуту словно оцепенела. Девять лет подряд ее вызывали только к доске и больше никуда. По мнению Клаши, вызов ее в учительскую, да еще срочно, должен быть связан чуть ли не с чем-то сверхъестественным. Она встала из-за парты и спросила:
— Меня?
— Тебя, тебя, — сказала тетя Лиза. — Давай иди.
Кирилл, взглянув на растерявшуюся Клашу, дурашливо крикнул:
— Иди и не дрогни. Будь настоящим человеком!
А кто-то добавил:
— Будь настоящей журналисткой!
Вернулась Клаша в сопровождении Станислава Сергеевича лишь через полчаса. Прошла, ни на кого не глядя, к своей парте.
Раздав тетради с сочинениями и ни по одному из них не высказав никакого суждения, Станислав Сергеевич позвал:
— Прошу, Долотова!