Тряпичные нашитые буквы «SU» — «советский» на груди и тоже тряпичный обязательный «винкель»* над номером. В моем случае — красный перевернутый треугольник — таким помечали пленных, шпионов и дезертиров. Не самый смертельно опасный знак, были куда хуже. Например, человека, помеченного штрафной меткой, — небольшим черным кругом с точкой под винкелем, любой охранник мог застрелить просто так безо всякого повода.
*( нем.) Треугольник
— Чего копаешься, — Зотов был уже собран. Его злое, недоброе лицо сильно осунулось за эти недели, но глаза блестели живым огнем.
Ему очень повезло: когда нас схватили, при нем не оказалось документов, а комбинезон танкиста был без погон. Поэтому, опознать в нем коммуниста и командира экипажа танка немцы не смогли, приняв его за простого сержанта. Сам же Зотов во всех показаниях придерживался той же версии, только поэтому был все еще жив. С коммунистами немцы не церемонились, расстреливая их без лишних разговоров.
Если бы не Зотов, я бы, вероятно, не выжил. Он буквально тащил меня на себе все пешие переходы, когда упавших пленных солдаты попросту оттаскивали к краю дороги и расстреливали, сбрасывая тела в канавы. Он искал для меня еду и воду, кормил меня, когда от усталости у меня рука не поднималась даже чтобы взять сырую картошку в ладонь, поил, поднося плошку с мутной водой прямо к моим губам.
Зачем я был ему нужен? Может, таким способом он не давал сломаться себе самому. Забота о других делает тебя сильнее. А может, винил себя за то, что угробил половину нашего экипажа, и хотел сохранить хотя бы одного, последнего. Если бы не тот безумный рывок за отступающими немецкими машинами… наши товарищи были бы живы.
Умывшись и оправившись, мы выстроились в очередь за едой во второй части барака, где стояли длинные столы и лавки. Как обычно, кормили какой-то скудной бурдой в которой плавала картофельная шелуха. Ну, хоть горячее — это важно для желудка, и даже с такой жидкой похлебкой можно продержаться до обеда.
Лагерное расписание было стандартным: подъем в четыре утра, потом час на все процедуры, включая завтрак, в 05:15 перекличка, с 6:00 до полудня — работа, потом перерыв на обед и короткий отдых, затем до 18:30 опять работа, в семь часов — вечерняя перекличка, которая, как и утренняя, занимала примерно час времени, в 20:45 нужно уже обязательно быть в казарме, а ровно в девять вечера — отбой.
Я быстро прикончил свою порцию, голод хоть чуть-чуть улегся, перестало тянуть живот… впрочем, чувство голода почти никогда не проходило. Нас кормили едва-едва, лишь бы не сдохли, лишь бы могли тащить свои исхудавшие тела на работу. А кто не мог — разговор короткий — пуля в затылок…
На улице было еще темно, дул сильный северо-западный ветер. Пока я, опустив голову, бежал до своего места в строю, чуть не столкнулся с офицером-СС, и тут же сдернул шапку с головы:
— Entschuldigung, Herr Untersturmführer*.
*( нем.) Извините, господин унтерштурмфюрер.
В глаза ему не смотрел, чтобы лейтенант не счел это дерзостью.
Обычно, все происходило на усмотрение немцев. При встрече с офицером нужно было снять шапку и приветствовать его, но при этом делать это с уважением. При любом недовольстве он мог избить меня нагайкой, затравить собаками или попросту пристрелить на месте. И каждый раз это была рулетка, в которой все зависело исключительно от текущего настроения очередного офицера.
Этот брезгливо махнул рукой, отпуская. Я не заставил себя просить дважды. Самое идеальное существование в лагере — не попадаться на глаза местному начальству и офицерам охраны. Солдаты просто так без приказа обычно не стреляли, но при них всегда находился дежурный офицер, а попадет тому вожжа под хвост или нет, невозможно было предсказать заранее.
Кто был гордый и не хотел подстраиваться под систему, уже погибли. Я же мечтал отомстить и поэтому терпел.
Мы выстроились на плацу по квадратам, в каждом — отдельный барак, как было предписано. Мы с Зотовым, как обычно, стояли рядом.
Вокруг заключенных — многочисленная охрана, человек пятьсот. Солдаты с винтовками и автоматами, при офицерах лишь пистолеты. Пара десятков овчарок — злые твари, яростные, готовые по первому приказу вцепиться в глотку и рвать плоть на куски. Как же я их ненавидел!
Прежде я всегда относился к собакам с любовью, но этих… убил бы с радостью, одну за другой, задушил бы собственными руками. Их спускали с поводка легко, при первом нарушении, и псы, вкусившие раз человеческой крови, превращались в монстров. Я видел, как они драли на части людей, вся вина которых заключалась лишь в том, что недостаточно быстро сняли мютце* перед офицером или же совершили другой мелкий проступок.