Мог ли я попытаться рассказать правду тому же Маркову или хотя бы Георгию? Генералу — точно нет, он меня совсем не знал и, пусть и доверил важное дело, но сделал это исключительно по совету Зотова. А начни я говорить о будущем, о Победе, о том, что нас ждет, и меня приняли бы за одного из тех, кто не выдержал мучений и двинулся рассудком.
И даже Зотов, буквально вытащивший меня с того света в самый критический момент, не поверил бы. Слишком уж удивительной была моя история. Переместиться на сто лет назад, в чужое тело — звучит, словно бред сумасшедшего. Нет, такую правду лучше никому не рассказывать. Тем более что сейчас, когда история меняется, мои данные уже перестали быть точными. Даты сдвинулись, события изменились, и будущее может стать совсем иным, чем-то, которое я знаю и помню.
Генералу и остальным можно рассказать вторую часть правды — открыть имя Дмитрия Бурова и поведать о его подвигах и медалях. Точнее, о моих подвигах и медалях. Это, несомненно, поднимет мой авторитет в лагере, и в глазах Маркова я перестану быть случайным человеком, а окажусь тем, с кем можно посоветоваться по любому вопросу. Но, поразмыслив, я решил этого пока не делать. Останусь инкогнито, так проще. Да и не придется отвечать на вопросы, с какой целью я сменил имя и документы…
Миновав бордель, я оказался у лазарета, прямо за которым находились два вытянутых «лечебных» барака. Из лазарета как раз вышли два крепких санитара и пошли к баракам, а следом за ними выглянула высокая медсестра лет тридцати, со светлыми волосами, аккуратно убранными под медицинскую шапочку. В руках она держала тазик и тут же выплеснула его содержимое прямо на землю. Я невольно глянул и встал, как вкопанный: длинная, словно колбаса, кишка и очень много крови.
— Чего замер, капо? — холодный взгляд сестры милосердия никак не соответствовал ее должности. — Или по-немецки не говоришь?
— Говорю. Меня прислали в помощь господину доктору Риммелю, — я, наконец, выпал из временного ступора и ответил, как полагается.
— Хм, помощник? — выражение ее лица нисколько не смягчилось, я словно смотрел на каменную маску, а не на лицо живого человека. — И даже акцент почти не чувствуется. Хорошо, поступаешь в мое распоряжение. Для начала приберись тут… и внутри тоже. Рабочий инструмент найдешь в кладовке сбоку от входа, а бак для отходов за домом. Впрочем, кое-что можешь отдать собакам, они такое любят. Как закончишь, доложишь. Меня зовут сестра Мария.
Отдав приказ, она резко развернулась и скрылась в лазарете, сделав это как раз вовремя, потому что ярость вновь наполнила меня и я сжал кулаки с такой силой, что до крови расцарапал ладони. Собачкам, значит, говоришь «отходы»? Сука фашисткая!
С трудом успокоившись, я в который раз пообещал себе стараться не выходить из роли, понимая, что это дается мне все сложнее и сложнее. Буквально все вокруг кричало о том, что все здесь требуется жечь, уничтожить, раздавить в пыль танками, чтобы ни следа не осталось, ни воспоминания…
Впрочем, нет, я не прав. Как раз помнить о том, что происходит в Заксенхаузене и других лагерях нужно. Это как прививка от бешенства, если ее не получить, можно заболеть и умереть. И восемьдесят лет прививка действовала, а потом… потом ГДР и ФРГ вновь объединились в одну страну, и обязательные экскурсии для школьников в бывшие лагеря, ставшими музеями смерти и человеческих страданий, отменили. Страшные экспонаты стыдливо прикрыли пластиком, заточили в стекло, устроив там чуть не Дисней-Лэнд, разве что хот-доги на улице не продавали. И то, что должно было напоминать о самых страшных моментах истории, превратилось в скучную, не обязательную экскурсию. Исчезло чувство безысходности и ужаса, и прививка перестала действовать. И тут же бешенство вернулось вновь. А значит, придется снова и снова выжигать его каленым железом, не позволяя заразе победить.
Между тем, я зашел в лазарет и нашел кладовку. Как и сказала медсестра, там отыскался инструмент для уборки. Я взял совок, метлу и ведро и хотел было выйти на улицу, как вдруг увидел, что одна из дверей приоткрыта. До меня донеслись голоса и, прислушавшись, я вполне смог разобрать, о чем говорили.
Один голос я узнал — это была медсестра Мария, а второй — мужской, очевидно, принадлежал доктору Риммелю. Кажется, кроме них сейчас в лазарете никого не было.
— Очередная неудача! Я уже сбился со счета, сколько попыток мы сделали. Реанимационные процедуры не помогают, если пациента погружать в резервуар полностью. Если же оставлять голову подопытного над водой, то реанимировать его можно, но это нам ничего не дает. Рейху нужны солдаты, способные переносить холод.