Потому что только живым иногда выпадает шанс отомстить…
Глава 2
Едва вскарабкавшись на второй ярус нар, я тут же отключился, забывшись тяжелым сном без сновидений. Ноги горели нестерпимым огнем, ободранные до мяса, но главное — перетерпеть. Мне было много легче, чем прочим, на мне обычно все заживало, как на собаке, хотя в последнее время это свойство организма меня все чаще подводило.
Началось все еще, когда Зотов тащил меня на себе в лагерь. Либо у организма не хватило сил, либо из-за отсутствия сна я никак не мог восстановиться, но мне было дико плохо. По факту, я умирал, и не умер лишь благодаря помощи Георгия. Это был первый главный сбой моего тела с того самого момента, как я очнулся в теле Димки Бурова. За эти месяцы я привык, что все мои раны заживают с космической скоростью, и вновь стать обычным человеком было неприятно.
К счастью, спустя неделю-другую способность к регенерации частично восстановилась. Раны вновь заживали, хотя и медленнее, чем прежде, а на прочие раздражители, вроде низкой температуры, я реагировал легче, чем остальные заключенные.
Несомненно, это меня спасало. Но с каждым днем из-за отсутствия нормального питания и плохого сна я чувствовал, что мои способности постепенно исчезают. Еще месяц-другой, и лагерь прикончит меня окончательно.
Проснулся я от того, что кто-то настойчиво дергал меня за рукав.
— Василий, спишь? Проснись! Дело есть!..
Я открыл глаза и увидел лицо Зотова. Глаза у него были красные и воспаленные, он так же, как и я, отбегал весь день на «трассе», и я представлял, что он сейчас чувствует… но, казалось, что боли для него вовсе не существует. Мысли Георгия были заняты другими вещами.
Барак тревожно спал. Кто-то кричал во сне, надрывно и протяжно, пока не получал тычок в бок от соседа, тогда замолкал до следующего раза… другие тихо стонали — таких не трогали, иначе пришлось бы будить каждого второго… и на весь барак разносился разноголосый храп — бич божий, раздававшийся со всех сторон. Храп был настолько разнообразным: от глухих басов до высокого дисканта, — что спать при таком шуме было попросту невозможно. И раньше я бы не уснул, сейчас же абстрагировался настолько, что не слышал ничего, кроме крика на побудку. Ко всему привыкаешь, а если не можешь привыкнуть — умираешь.
— До утра не подождет? — вставать мне не хотелось. Я как раз хорошо согрелся, зажатый между телами других пленников. Если сползу вниз, позже придется вновь втискиваться, искать место, будить соседей.
— Рядовой Шведов, живо вниз! Это приказ!
Когда Зотов говорил таким тоном, дело было серьезным. Сон мигом слетел с меня, я аккуратно вылез из-под куцего одеяла, стараясь не тревожить соседей резкими движениями, и спрыгнул вниз, умудрившись не отбить ноги о деревянный пол.
Георгий уже нетерпеливо ждал и тут же потянул меня за собой, выводя из спального помещения барака в соседнюю комнату, где мы завтракали и обедали, мимо уборной и двери на улицу.
За столом у самодельной свечки, сделанной в половинке пустой консервной банке, сидели трое.
Одного — крупного мужчину с правильными, даже красивыми чертами лица, я знал — он жил в нашем бараке. Михаил Девятаев — летчик-истребитель, самолет которого сбили во время одного из вылетов. Сам же Михаил чудом спасся, попал в плен, пытался бежать, был пойман и отправлен в статусе «смертника» в Заксенхаузен. С таким статусом жить ему оставалось недолго, но тут Девятаеву невероятно повезло. Парикмахер в бане — бывший советский танкист сменил ему бирку с номером, взяв ее у только что умершего человека. Парикмахер уже не в первый раз проворачивал подобный фокус, ходя по невероятно тонкой грани. Будь он пойман на таком деянии, лютая смерть была бы ему обеспечена. Казалось бы, как подобное в принципе возможно? Но при всей своей бюрократии и скрупулезности, немцы не могли помнить в лицо каждого из многих тысяч заключенных, непрерывным потоком проходящих сквозь жернова лагеря, поэтому Девятаев превратился в рядового Никитенко, сменил статус со «смертника» на «штрафника», и этим выиграл себе несколько месяцев жизни.
Эту историю рассказал мне Зотов, который, казалось, знал все или почти все, происходящее в Заксенхаузене. От его внимания не могла укрыться ни малейшая мелочь, а уж подобная история — тем более. Ему верили, ему доверяли секреты — такой был человек. Разумеется, я ни с кем не делился подробностями его рассказа — никогда не знаешь, кто именно из окружающих людей тайно работал на немцев, донося обо всех сомнительных происшествиях за доппаек и обещание грядущей свободы.