Ее плечи все же дернулись от воспоминаний, но Настя тут же взяла себя в руки.
— Это нелюди, Дима. Они перешли черту. Нельзя им спустить такое с рук…
— Мы не спустим. Они ответят за все, за каждую жизнь, за каждого погибшего взрослого и ребенка!
Я врал. Враги ответят, но далеко не все. Многие сумеют бежать, чтобы вскоре, спустя небольшое время, под другими именами и личинами вновь оказаться на коне, возглавлять концерны, руководить корпорациями, жить вдосталь. Другие, самые известные, вынуждены будут бежать дальше, в Аргентину и прочие страны, где так же заживут чудесно, сумев вывезти ценности и денежные средства, а потом легализоваться на новом месте.
Настя глубоко вздохнула. Потом продолжила рассказ:
— Там я нашла Ваню. Он был единственным живым в бараке, ползал среди мертвых. Ему повезло — он был уже достаточно взрослым, и привезли его туда совсем недавно. Сил хватило продержаться. Ваня был очень плох, но мне позволили взять его в лагерь. С тех пор он не говорит. И даже имя я сама ему придумала, никаких документов не осталось…
История была жуткая, и я понимал, сколько погубленных жизней стояло за этими словами, ведь Настя увидела лишь верхушку айсберга.
Девушка замолчала, лицо ее превратилось в застывшую маску, глаза смотрели куда-то мимо меня. Она вспоминала и заново переживала тот страшный день. Не хотел бы я оказаться на ее месте.
Я привык к смертям. Вокруг меня постоянно гибли люди: и незнакомые, и мои друзья. Я и сам убивал не раз, но дети… это всегда особенное. К этому нельзя привыкнуть, нельзя пройти безразлично мимо, иначе из человека ты превратишься в полную мразь.
Из задумчивого состояния меня вывел нарастающий шум над головами. Самолет? Да, и не один. Судя по мощному гулу, не меньше десятка.
По звукам моторов я давно научился отличать наших от чужих, но сейчас слегка растерялся. Эти моторы я не знал. Получается, самолеты и не советские, и не немецкие. Но чьи они тогда?
— Союзники, — прошептала Настя, задрав голову вверх и пытаясь хоть что-то разглядеть в темнеющем небе.
Точно, американцы! Как же я сразу не догадался. Бомбардировочная авиация США уже около года трепала нервы немцам, совершая ночные и дневные налеты на Берлин и ближайшую округу под прикрытием истребителей. А сейчас, когда они, наконец, открыли Второй фронт, частота налетов должна была лишь увеличиться.
Как раз в это мгновение из облаков вынырнул стремительный силуэт и понесся в нашу сторону.
— Воздух! — заорал я, догадавшись, что начнется через несколько секунд.
Женщины прекрасно знали, что означает эта команда. Все они побывали на фронте, прежде чем оказаться в плену, и дважды повторять им не требовалось.
Посыпавшись, как горох, с телег, они бросились в придорожные канавы и залегли там, прикрывая своими телами детей.
Я выдернул Настю с ребенком и навалился сверху, понимая, что пулеметная очередь с легкостью прошьет мое тело, а потом убьет и девушку. Но даже такая, пусть мнимая, защита лучше, чем ничего.
И только Виндек — зажратая морда, никогда не видевший смерть в лицо, застыл на своем месте, испуганно тараща глаза на приближающийся истребитель. Его лицо побелело от страха, но он не мог даже шевельнуться. И солдаты в кузове сплоховали — одно дело избивать пленных, которые не могут дать сдачи и постоять за себя, и совсем другое — внезапно оказаться в реальном бою под обстрелом.
Носовые пулеметы истребителя заработали, ударив с двух стволов прямо по дороге. Видно, стрелок был мастером своего дела, потому что очередь прошлась ровно по обеим телегам, убив лошадей и, кажется, Виндека, а потом добралась и до грузовика, из которого так никто и не успел вылезти.
Мощный взрыв мгновенно заложил мне уши.
Грузовик уткнулся в дерево и полыхал. Видно, взорвался топливный бак. Без шансов.
Истребитель чуть повел крыльями и резко набрал высоту. На второй заход он не пошел, хватило и первого.
Гул постепенно отдалился, самолеты ушли своим курсом дальше, в сторону Берлина.
Женщины стали выбираться из импровизированных укрытий. На первый взгляд, все были целы, чего нельзя сказать о Ревере и эсэсовцах. Из находившихся в грузовике не уцелел никто. Туда им и дорога.
Я подошел к распростертому телу Виндека. У него отсутствовала левая рука, и из обрубка обильно лилась кровь, но капо был еще жив. Если сейчас туго перевязать руку, может, и выживет. Фашисты — твари живучие.