— Победим! Через год возьмем Берлин! Я это точно знаю! Клянусь жизнью своей! Главное, девчата, продержитесь до этого дня!
Они встали за моей спиной широким полукругом, держа малых детей на руках, а тех, кто постарше, прижимая к себе.
Никто не побежал, никто не истерил.
Повозка подъехала ближе, остановившись в десятке шагов. Ей правил мужик лет пятидесяти, с суровым, неулыбчивым лицом.
На землю спрыгнули два парня. Один — совсем молодой, годов пятнадцати. Второй — чуть постарше. Братья, сразу видно. Оба хмурые, такие же мрачные, как и отец.
Одеты по-простому. Плотные штаны, куртки, на головах — картузы, на ногах — сапоги. Типичные бауэры — немецкие крестьяне, соль этой земли во все времена: и в прошлом, и в будущем, и в настоящем.
Братья обошли нашу группу с двух сторон, держа на прицеле ружей. Их отец неспешно слез с повозки, подошел к грузовику, оценил обстановку, немного потоптался у тела Виндека, но не трогал его, сожалея покачал головой у трупов лошадей, потом вернулся обратно, как видно, все для себя решив.
Меня он осмотрел быстро, лишь мазнув глазом по нашивке «Капо». На женщинах и детях его взгляд задержался дольше.
Наконец, бауэр спросил:
— Что здесь случилось?
Я молчал, прикидывая шансы. Если я прыгну прямо на него, то точно дотянусь и прикончу, благо, нож под рукой. Но тогда поймаю пули с обеих сторон от сыновей, которые, судя по их виду, с оружием обращаться умеют. Даже если девчата подсобят и бросятся на них, то я точно не уцелею.
Но это не главное. Моя регенерация еще кое-как работала, хоть и сбоила в последнее время. Повезет, восстановлюсь. Да и скорость реакции у меня превосходила всех здесь присутствующих. При удаче, увернусь от выстрелов, но вот если братья решат стрелять в женщин — тут я уже не успею, и в этом был главный затык.
— Сам не видишь? Разбомбили нашу группу…
— А куда ехали?
— Сопровождали заключенных в Заксенхаузен, тут неподалеку. Охрану всю перебили, я один остался.
Нужно произвести хорошее впечатление, а потом воспользоваться моментом, выхватить ружье и завалить хотя бы одного, а при везении — и всех троих.
— Кто они, русские? — углядел он винкели с буквой «S» на груди у женщин.
— Военнопленные, — неопределенно пожал я плечами, — пригнаны на принудительные работы в Германию.
Бауэр смотрел на женщин странным взглядом. Нет, ни желания, ни похоти я не чувствовал, как и ярости или злости. Поэтому до конца и не понимал, что от него ожидать.
— Знаешь, капо, у меня четверо детей, все — сыновья. Двое из них на фронте, двое при мне… пока при мне, молодые еще. Но если эта война продлится дольше, призовут и их.
— Не страшно, что молодые, — оценивающе глянул я на парней, — по виду, они — крепкие ребята, такие нужны в Гитлерюгенде.
— Ничего-то ты не понял, капо… иногда я представляю себе, что мои сыновья вот так же попали в плен к русским. И я очень хочу, если такое случится, чтобы к ним отнеслись, как к людям, чтобы не мучили, дали выжить…
— Там их не убьют, если только бежать не попытаются, — я говорил уверенно, — и пытать не будут. Какие тайны или секреты может знать обычный солдат? Никаких. А издеваться над людьми просто так у русских не принято.
— Поступай с людьми так, как желаешь, чтобы поступили с тобой. Многие из моих знакомых делают вид, что ничего не знают о том, что именно делают с заключенными в концлагерях эсэсовцы, — бауэр подошел ближе и посмотрел прямо мне в глаза, — мол, не знают ни о пытках, ни о расстрелах без суда и следствия. Им проще жить в таком мире, где можно верить газетам и официальной пропаганде. Закрыть глаза на несправедливость, бесчестность и бесчеловечность. Но знаешь, капо, на самом деле они все знают и все понимают. Они же не дураки. Просто так им легче.
Он говорил серьезно, даже торжественно, и я не перебивал, несмотря на то, что ситуация не располагала к долгим дискуссиям. Впрочем, он не оставлял мне выбора. Оружие было лишь у него и его сыновей.
— Нельзя относиться к людям хуже, чем к животным. У людей есть душа, она бессмертна. И за все придется ответить, рано или поздно. Высший суд покажет, жил ли ты праведно или грешил. И тогда мучения души будут длиться вечность… я очень надеюсь, что научил своих сыновей разбирать, что есть добро и что зло…
Он резким движением вскинул двухстволку, целя мне в грудь, и без раздумий нажал на спусковой крючок.
Громко бахнуло, ударив по ушам. Бауэр бил на смерть, прямо в сердце, но я успел уйти с линии огня буквально за мгновение до выстрела.
— Бегите, фройляйн! — крикнул мужик. — Мы с ним разберемся!