— Это все череда случайностей, господин рапортфюрер, — прохрипел я пересохшим горлом, — если бы я был предателем, то сбежал бы с остальными. Зачем мне возвращаться в лагерь?
— Да, — согласился фон Рейсс, — это единственная неувязка во всей истории. Скажи, зачем же ты вернулся?
— Потому что я ни при чем! — я постарался придать своему голосу убедительности. — И про побег я ничего не знаю. При налете меня контузило, и я потерял сознание. Когда очнулся, никого рядом с повозками и автомобилем уже не было. Одни лишь мертвецы. Я побрел к лагерю… остальное вы знаете.
— Складно излагаешь, — усмехнулся рапортфюрер, — и я бы тебе даже поверил, тем более, что за тебя просил штурмбаннфюрер Крюгер лично, но… я изучал теорию вероятности в университете Мюнхена, и скажу, что столько одновременных совпадений быть попросту не может. Они не укладываются ни в какие исключения. А посему, продолжим наши упражнения. Ганс, — обратился он к солдату, — подай-ка мне вон тот набор игл…
Страха не было. Боль — да, а страха — нет. Чего бояться? Смерти? Она эфемерна, и мы с ней никогда не встретимся лично. Разойдемся краями. Когда она придет, я уйду.
Оказалось, что мое тело все же имеет болевой порог. Едва фон Рейсс загнал мне первую иглу под ноготь, немыслимая прежде боль пронзила все мое существо. Я и не подозревал прежде, что наши нервные окончания способны на такое предательство.
Тьма накатывала и вновь отступала, я держался сколько мог, но после второй иглы не выдержал и отрубился.
Подозреваю, что меня пытались привести в чувство, но в этот раз простого купания в холодной воде оказалось недостаточно. Краем сознания я чувствовал извне попытки воздействия на мой организм, но в себя так не пришел. К счастью… потому как меня кинули на ночь в одиночный карцер.
Думаю, фон Рейсс в глубине души, несмотря на все свои предположения, не верил в то, что я знаю какие-то тайны, иначе поместил бы меня в более комфортное место. В карцере в феврале мало кто доживал до утра без печки и угля. Таким образом рапортфюрер попросту решил избавиться от меня.
Очнулся я посреди ночи от лютого холода. Все тело не просто болело, оно кричало от причиненных страданий, ныло и стонало.
Руки, спина, плечи, голова — не было места, которое осталось бы невредимым.
Но мне очень повезло, судя по ощущениям, все кости были целы. Фон Рейсс работал аккуратно, бил, но не калечил. До поры до времени. Пытки тоже разделяются на уровни. Пока я преодолел самый первый, даже, скорее, нулевой. Если доживу до утра, познаю следующий.
Я пошевелился… пытался сдержаться, но непроизвольно застонал.
— Братишка, живой? — послышался незнакомый мне голос.
— Пока не понимаю, — честно ответил я.
— Я видел, как тебя приволокли. Это камера смертников. В такую погоду ты не выживешь.
— Это мы еще посмотрим, — упрямо возразил я.
— Постарайся не спать. Ходи, прыгай, пляши, делай, что угодно, только не спи. Иначе замерзнешь и уже не очнешься. Если сможешь продержаться до утра, победишь.
Едва сдерживая повторный стон, я встал на ноги — могу ходить, цел и относительно здоров, — подошел к двери в камеру. Небольшое смотровое оконце было приоткрыто, я выглянул в него и при свете лампочки увидел, что прямо напротив меня точно в такое же оконце смотрит человек, которого я мгновенно узнал.
Яков Джугашвили. Пусть я и видел его лишь однажды, но спутать его с другим человеком точно бы не смог. Но что сын Вождя Народов делает в карцере? Ведь в прошлый раз мы мимолетно встретились в зоне «А», где условия содержания были вполне комфортными.
— Я тебя знаю, ты — сын Верховного. Почему ты здесь?
Он нахмурился. Я чувствовал, что упоминание имени отца доставляет ему неудобство. Еще секунда, и он уйдет вглубь камеры, а мне нужно было поговорить по душам с этим человеком и упускать такой редкий случай было глупо.
И все же он ответил:
— Мы знакомы?
— Лично нет, но ты мог видеть меня, — быстро заговорил я приглушенным голосом, надеясь, что кроме адресата меня никто не услышит, — вместе с унтер-офицером Ревером.