— Где?
— Если бы я знал где, я бы не считал его потерянным.
— Это все понятно, — сказал судья. — Но если бы вы уточнили хотя бы район потери, то мы могли бы известить соответствующие полицейские участки, в которые его могут подкинуть. Когда вы впервые заметили, что ваш паспорт пропал и где вы в это время находились?
— Три дня назад… И вы знаете не хуже меня, где я был в это время. Сидел в столовой мотеля «Ла Контесса», мирно поедал свой обед и не вмешивался ни в какие дела, как вдруг этот дикарь Билл Хикок и его помощник набросились на меня. — Я показал на маленького шерифа, сидевшего в плетеном кресле против судейского стола, и подумал, что в Марбл-Спрингс рост служителей закона, очевидно, не принимается во внимание: этот шериф вместе со своими ботинками на толстой подошве не одолел бы даже барьер в пять футов четыре дюйма высотой. Шериф меня разочаровал так же глубоко, как и судья. Раньше я не мог представить себе, чтобы на Диком Западе блюститель закона не был вооружен хотя бы автоматическим пистолетом. Но у этого вообще ничего не было! Единственный револьвер в зале суда, который я увидел, был короткоствольный револьвер системы «кольт». Он был засунут в кобуру и принадлежал полицейскому офицеру, стоявшему позади меня в двух футах справа.
— Они не набросились на вас, — терпеливо объяснил между тем судья Моллисон. — Они искали заключенного, который бежал из одного лагеря, лежащего неподалеку. Из одного из тех лагерей, что находятся в ведении уголовной полиции. Марбл-Спрингс — небольшой городок, и поэтому каждое новое лицо, естественно, привлекает внимание. А вы в этом городке незнакомец, поэтому естественно…
— Вы считаете это естественным, судья? — перебил его я. — А ведь я беседовал с тюремщиком. Он сказал мне, что этот каторжник бежал в шесть часов вечера. Меня схватили в восемь! Можно ли здравому человеку предположить, что после побега за несчастные два часа я успел спилить наручники, принять ванну, сделать маникюр, побриться, заказать портному снять с меня мерку и успеть даже сшить костюм, купить также нижнее белье, рубашку, ботинки…
— Такие вещи бывали, — прервал меня судья, — отчаянный малый, вооруженный пистолетом или дубинкой, может…
— Может даже отрастить волосы на три дюйма за два-три часа? — закончил я. — Вы это хотели сказать, судья?
— Там было темно, — начал было шериф, но Моллисон махнул на него рукой, и он замолк.
— Вы протестовали против допроса и обыска. Почему?
— Как я уже сказал, я ни во что не вмешивался. Я сидел в приличном и, видимо, почтенном ресторане, никого не оскорблял. Там, откуда я приехал, от человека не требуют официальной бумаги, которая разрешала бы ему дышать и двигаться.
— Здесь тоже этого не требуют, — терпеливо разъяснял судья. — Вас попросили показать только права на вождение машины, страховое свидетельство, справку о благонадежности, старые письма — короче говоря, любой документ, который удостоверил бы вашу личность. Вы могли бы выполнить это требование.
— Я и не возражал.
— Тогда почему же вот это? — Судья кивнул в сторону шерифа. Когда я увидел того первый раз в «Ла Контессе», то даже тогда он мне показался — мягко говоря — не очень красивым, и сейчас я отнюдь не мог отрицать, что большие наклейки из пластыря на его лбу, подбородке и в уголках рта не прибавили ему красоты.
— А вы чего ожидали? — Я пожал плечами. — Когда игру затевают большие мальчики, маленьким лучше оставаться дома с мамой…
Шериф почти вылез из своего плетеного кресла, глаза стали узкими, руки сжимали подлокотники с такой силой, что побелели косточки на пальцах, но судья нетерпеливым жестом приказал ему сохранять спокойствие.
— А две гориллы, бывшие с ним, — продолжал я, — начали мне грубить. Пришлось прибегнуть к самозащите.
— Если нападающими были они, — язвительно сказал судья, — то как вы объясните тот факт, что один из офицеров до сих пор находится в больнице с повреждением коленного сустава, у второго разбита скула, в то время как на вас нет даже царапины?
— Результаты тренировки, судья. Штату Флорида следует отпускать больше денег на обучение служителей закона. Ведь они совершенно не умеют постоять за себя! Может быть, если бы они ели поменьше сосисок и пили поменьше пива…
— Замолчите! — за этим словом последовала короткая пауза, во время которой судья, видимо, пытался взять себя в руки, а я снова стал рассматривать сидящих в зале людей. Школьницы по-прежнему сидели, затаив дыхание и вытаращив глаза, — ведь это превосходило все, что они когда-либо видели или слышали на своих уроках. Девушка с каштановыми волосами в первом ряду смотрела на меня с выражением странным. Судя по всему, она была озадачена и старалась что-то понять; позади нее, устремив взгляд в бесконечность, человек с перебитым носом жевал с регулярностью машины остаток потухшей сигары. Судебный репортер, казалось, уснул; дежурный у дверей взирал на все с олимпийским спокойствием; позади него сквозь открытую дверь я видел мирное сияние предвечернего солнца на белой пыльной улице, а еще дальше, в просветах пальмовой рощи, — сверкающую рябь солнечных лучей, отражаемых зеленой гладью Мексиканского залива… Наконец к судье вернулось его самообладание.