Надир неохотно потянулся к еде. Когда вкусное блюдо было съедено, Дивана поставил кипятить чай.
Вдруг откуда-то донеслась колыбельная песня. Чистый, приятный девичий голос заставил Надира встрепенуться.
— Это Амаль, — тихо, словно боясь спугнуть соловья, произнес конюх. — Укладывает спать свою куклу…
Надир с трепещущим сердцем вслушивался.
— Как поет, как поет!.. — восторженно заговорил Дивана, повернувшись к Надиру, и осекся.
Из сомкнутых глаз Надира по щекам скатывались крупные слезинки…
— Ты что, сумасшедший? — резко тряхнул его за плечи конюх. — Она играет с куклой, а ты…
Надир не ответил. Растянувшись под тенью чинары, подложив под голову руки, он до боли в глазах разглядывал небо, продолжая прислушиваться к голосу Амаль. Перед его глазами дрожал знойный воздух, и в нем расплывался, то уходя, то вновь возникая, облик Амаль.
— Я отнесу хозяевам блюдо, а ты следи за чайником. Как закипит, завари зеленого чаю, — дал ему поручение Дивана и тут же наставительно добавил: — Да только смотри не давай чаю кипеть, не то испортишь.
Конюх давно ушел. Вода в чайнике наполовину выкипела, а Надир все лежал. Машинально он достал свою флейту и поднес ее к губам. Вдруг вспомнил о просьбе матери, вскочил, минуту поколебался и стремглав бросился в лачугу, к Амаль. Остановившись у ее дверей, он затаив дыхание наблюдал за девушкой. Та сидела посреди комнаты и баюкала куклу. Кукла была большая и лежала на ее руках, словно ребенок. В Надире все перевернулось, затрепетало. Он почувствовал себя, словно в зарослях, охваченных огнем: найти спасение можно было, лишь пройдя сквозь пламя, презирая смерть.
Вокруг ни единой души, а Амаль всего в трех шагах… Они одни, и кукла им не помешает. Что делать? «Воздержись, не входи…» — шептал ему рассудок. А сердце толкало вперед: «Иди, будь смелей! Не бойся гнева родителей. Любовь требует подвига!»
И, прошептав «бисмиллах», Надир громко кашлянул и перешагнул порог. Амаль в страхе прижала куклу к себе, громко спросила:
— Дивана, это ты?
— Нет, это я, Надир!
Голос его так дрожал, что Амаль сразу почувствовала неладное.
— Что с тобой? Что случилось? — не менее взволнованно спросила девушка, прикрывая лицо руками. — Опять неприятности с ханом?
— Нет, Амаль! — застенчиво и виновато ответил Надир. — Я пришел узнать… Спросить тебя… — Он замялся и после секундной паузы, овладев собой, выпалил: — Ты — моя Лейли, и я хочу отдать тебе свои глаза, сердце, всего себя. Я люблю тебя!.. — Сказав это, он почувствовал себя проваливающимся в бездну, сердце его бешено колотилось.
Девушку охватил страх. «От безумца, который чуть не убил хана, всего можно ожидать», — мелькнуло у нее в голове. «Ну, нет! Я не допущу, чтобы он опозорил меня, осрамил седую бороду отца».
— Выйди за порог! — произнесла она громко. Голос ее звучал твердо, повелительно.
— Хорошо, я выйду, но мне нужно поговорить с тобой.
— Я выслушаю тебя, но сначала за порог!
— Амаль, я люблю тебя больше всего на свете. Я готов день и ночь петь для тебя… для своей Лейли, — говорил Надир, стоя у порога лачуги.
Бессвязная речь Надира волновала девушку. Но вместе с тем она дрожала от страха, краснела от стыда. Слова Надира отдавались в ее груди подобно далекому глухому звону колокольчика каравана. Ей было и приятно и жутко.
Амаль сознавала, что кочевник — свободный человек. Душа его, как вольная птица, легкой стрелой несется к небу. Любовь кочевника горит ярким, чистым огнем, властно притягивает к себе. Но она не ответит ему взаимностью.
— Надир, я признательна судьбе за твою любовь, — заговорила она, — но мне нельзя думать о любви. Ищи себе девушку зрячую, красивую.
— Ты самая красивая, Амаль.
— Ты заблуждаешься, Надир.
— Амаль! Ну будем, как брат с сестрой!
— Нет, это невозможно.
— Жизнь моя!..
— Горе твое!
— Счастье мое!..
— Печаль твоя!
— Люблю тебя!..
— Не мучай меня!
Суровый отпор девушки острым копьем пронзил сердце Надира. Подобно тому как буря заволакивает небо черной мглой, так и разум его помутился. О судьба! Тысячи огней жгут его душу. Неужели он должен отступить? Нет, невозможно! Он бросился к Амаль, поймал ее руку, начал осыпать поцелуями.