Уловив изумленный взгляд Мелби, она весело рассмеялась.
— Скажу еще больше. В годы Отечественной войны он создал вдохновенную, полную драматизма философскую поэму-легенду «Иссык-Куль».
В конце вечера Фахрулла что-то шепнул дочери; та исчезла и вскоре вернулась с маленькой коробочкой.
— Дорогие гости! — громко сказал Фахрулла. Все вы знаете, что сегодня мы собрались в честь уважаемой Саадат Хашимовой. На примере этой советской женщины-врача мы еще раз убедились, что жить — значит делать людям добро! Она не проповедовала гуманизма, творила добро на деле, сеяла зерна сердечной теплоты, чтобы из них произрастали колосья человеческого счастья… — Он перевел дыхание, потом подошел к Хашимовой, достал из коробки перстень, усыпанный бриллиантами. — Друзья, этот перстень — наша фамильная гордость. Вот уже сто лет, как он живет в нашем доме. И моя семья решила подарить его Саадат-ханум за ее доброе, человеческое сердце!
— Браво!.. — раздались голоса и аплодисменты.
Хозяин с волнением взял руку смутившейся Саадат, надел перстень на ее палец и, поцеловав руку, добавил:
— Ценность таких рук, как твои, сестра моя, неоценима! Слава тебе, слава твоей Родине, воспитавшей тебя, как врача и как человека! Пусть гордится тобою твоя мать!
— Музыку! Танцы!.. В почетный круг Саадат! — дружно закричали гости и закружились в танце.
Только через час Скрипкин и Мелби увезли усталую, растроганную, но счастливую Саадат домой.
ДОЛГОЖДАННЫЙ ЧАС СУДЬБЫ
Ветер трепал поникшие ветви плакучей ивы. На тонких ветвях, словно нанизанные чьей-то рукой, тихо шелестели изумрудные листья. Под ивой толпились люди… Они плотным кольцом окружили Надира и держали его, словно в плену, без конца заставляя петь свои песни.
пел Надир.
— Да отпустите его, дети мои! — умолял собравшихся Саид. — Не мучайте, дайте ему вздохнуть. Скоро придет муфти, чтобы обвенчать его с Амаль.
— Еще одну песню! — шумела толпа.
— Не могу… — мотал головою Надир и, улыбаясь, показывал на горло.
— Хватит! — вмешался доктор Казыми. — Меджнуна ждет его Лейли!
Сидевшая невдалеке от толпы Биби поднялась с земли, вошла в круг и, взяв Надира за руку, повела за собой.
Народ расступился.
— Хвала твоему сыну, мать! Он достоин своей Лейли… — сказал пожилой афганец и, отвязав поясной платок, громко воскликнул: — А ну, земляки, на свадьбу нашему Меджнуну! — и первый бросил в платок бумажку в пять афгани.
Народ загудел, зашелестел бумажками, сгрудился вокруг сборщика пожертвований.
Надир и Саид направились в больницу. Биби шла позади на почтительном расстоянии от них, так требует обычай. Биби любовалась нарядным сыном. Он был одет в атласную рубашку, белые широкие шаровары, пешаварские сандалеты с орнаментом из разноцветных шелков, а кудрявую голову украшал тюрбан, словно это был не ее сын — бедный батрак и обездоленный кочевник, а богатый купец из Индии или Ирана.
«И венчается такой молодец не в собственном доме, а у чужих людей, да еще в больнице, — с горечью думала она. — Да будет проклят Азиз-хан, который разорил гнездо Саида!
О мой аллах! Как теперь люди начнут чесать языки! Да и мулла Башир не даст им спокойно жить. А Гюльшан? Покорится ли она своей доле?»
Ничего не слыша, ничего не замечая, Биби шла словно хмельная. Сердце ее тревожно билось от тягостных дум, и она не ждала радости на земле и утешения с неба.
Биби очнулась от своих сумрачных мыслей, когда муфти задавал традиционный вопрос молодым:
— О дети мои, Амаль, дочь садовника благочестивого Азиз-хана Саида, и ты, Надир, сын покойного кочевника Дин-Мухаммеда! Скажите при свидетелях, любите ли вы друг друга?
Биби послышался голос муллы Башира. Она подняла голову, увидела седобородого, худощавого старца в очках и белоснежной чалме, облегченно вздохнула и оглянулась. Вокруг много незнакомых людей — друзей Надира и Амаль. Рядом с невестой медицинские сестры, впереди на ковре важно восседали мужчины и ее сын Надир.
— Все мы — рабы аллаха! — говорил муфти, с достоинством поглаживая свою бороду. — Всех нас сотворил он живыми и мыслящими. Наряду с мыслями он вложил в наши души и любовь и человеческие страсти… И всякий, кто говорит, что ему чужды эти чувства, — лицемер. — И, подняв глаза к потолку, муфти громко спросил: — Именем вершителя всех судеб еще раз спрашиваю вас, дети мои, любите ли вы друг друга? Не насилует ли кто вашей воли?