Мы расстаемся, и я направляюсь в офис. Альвареса уже нет. Тамары тоже. У нее сегодня отгул. Вместо нее роль секретаря выполняет небезызвестный Василий Хрулев, он же просто Колобок. Увидев меня, он едва не вытягивается по стойке «смирно».
— Чего нового, Колобок?
— Все в порядке, Сергей Николаевич! — бодро докладывает он и, видя, что я собираюсь скрыться в своем кабинете, говорит вдогонку: — А я вчера в библиотеке был, Сергей Николаевич.
— Сочувствую.
— Я словарь Даля читал.
— Словарь? На кой тебе понадобился словарь?
— Ну как, вы же спрашивали, что означает слово «хруль».
Вот баран, я-то с ним шутил, а он принял все за чистую монету.
Чтобы не терять достоинства я делаю умное лицо и с весьма серьезным видом спрашиваю:
— И что оно означает?
Хрулев вытаскивает из заднего кармана грязноватый клочок бумаги, читает, едва ли не по слогам:
— Хруль — это говяжья надкопытная кость.
— Несколько запутанно. Но криминала здесь нет, и это радует.
— И еще это означает — маленький человек.
— Второе мне нравится больше. Продолжай в том же духе и далеко пойдешь, маленький человек!
Альварес появляется почти под конец рабочего дня.
— А что это у тебя с лицом? — спрашивает он, пристально разглядывая мою щеку. — Постой, это же синяк. Когда это ты успел?
— Это Светлана. Я ее слегка приобнял и за сиську потрогал, когда мы в кафе сидели, так она меня по морде и засветила.
— Ну и как, есть хоть за что подержаться? — смеется Хуанито.
— Я не успел прочувствовать. Мало времени было.
— Жаль… Жаль, что ты с ней поссорился. Если она и впрямь замешана, то лучше, если бы у вас сохранились хорошие отношения.
— А мы с ней и не поссорились. Заехав мне по лицу, она строго сказала, что я неправ, чтобы больше так не делал, а потом как не в чем не бывало, вернулась к прерванному разговору. Артистка, что с нее возьмешь. Странная женщина. Когда мы прощались, мне даже удалось взять ее номер телефона, а ты, говоришь, поссорились.
Свою часть работы Альварес выполнил. Он узнал, где находиться театр, в котором работает господин Серпокрылов, и даже успел там побывать. Собственно говоря, назвать все это театром, очень трудно. Небольшая студия, взятая в аренду в областном Доме офицеров. Хотя, как знать, может быть для театра больше и не надо. А для настоящего театра не надо и этого. Достаточно одной вешалки. Вешалка там была, Альварес это подтвердил. Еще он притарабанил две афиши, свидетельствующие о направлении, которого придерживался режиссер Серпокрылов.
«Циники». Постановка по мотивам одноименной повести А. Мариенгофа.
Эротико-философская драма про превратности жизни в двух актах и одном траурном марше.
Только один спектакль: «Трусы в скатку, ноги вприсядку, жопа всмятку».
Театр альтернативной пьесы на Большой Покровке»,
— Ты узнал, где он обитает? — спрашиваю я.
— Еще недавно он жил возле западного автовокзала. Снимал старую хрущевку. А неделю назад перебрался на Верхнереченскую набережную, дом четыре, квартира восемнадцать. Представляешь разницу? — говорит Альварес.
Разницу я представляю хорошо. Снять хату на Верхнереченской набережной — это для нашего города равносильно тому, как если бы поселится в Москве в квартире с видом на кремлевские звезды. Кстати, кремль у нас тоже имеется. Из красного кирпича с высокими пузатыми башнями. В нем располагается администрация губернатора, мэрия и разных мастей советы депутатов, а дома на Верхнереченской набережной и на параллельной улице издавна называли «правительственными». Это добротные здания из серого гранита, выстроенные в начале пятидесятых годов с высокими потолками и широкими окнами. Это центр нашего города и одновременно его окраина. Все потому, что на другом, луговом берегу реки, города уже нет. Вышел на балкон, глянул налево: цивилизация — машины шинами шуршат, людишки туда-сюда бегают. Глянул направо: как будто и не в городе, а на окраине мира. Степь да степь кругом. Словом, вся гамма ощущений в одном месте.
Значит режиссер, который постоянно мыкался в поисках спонсоров, совсем недавно переехал жить в очень престижное по местным меркам место. Вас не наталкивает это на размышления? Меня — да. Конечно дом номер четыре, не такой крутой как дома один, два и три, но все-таки.
— Скажи мне, Хуанито, как художник художнику, — спрашиваю я, когда мы выходим на улицу. — Ты рисовать умеешь?
— Умею ли я рисовать? И ты еще спрашиваешь? Да я был в детстве самым лучшим рисовальщиком! Видел бы ты мою школьную парту! Учителя из других школ нарочно приходили в нашу, чтобы полюбоваться. Ренуар и Ван Гог, по сравнению со мной, просто жалкие мазилы.