Блох и Фаина, выйдя из ординаторской, не сговариваясь направились к санпропускнику, где обычно ночевали санитарки (дежурства у них были без права сна, но если работы не находилось, на отдыхающих санитарок смотрели сквозь пальцы). Открыли дверь, вошли, не включая света. Санитарка — та самая молодая легкомысленная особа — мирно спала, свернувшись калачиком на короткой кушетке. И даже во сне пускала пузыри…
— Детский сад, ей-Богу! — ухмыльнулся Блох, но на всякий случай осмотрелся в санпропускнике.
Ведра, тазики, шкафчики, еще одна кушетка, застеленная клеенкой… Никого тут не было.
Фаина и Блох разделились. Фаина быстро прошла по женским палатам, поглядывая внимательно — не прячутся ли под одним одеялом двое, — заглядывая в темноту под кровати. А Блох проверил туалеты, пищеблок, выглянул в холл, что возле лифтов, и даже вышел на аварийную лестницу.
Нестерова нигде не было…
Владимир спрятал отмычки в карман. С замиранием сердца шагнул в темноту, в этот запах, ни с чем не сравнимый трупный запах. Нашарил выключатель на стене.
Свет замигал в люминесцентных лампах и пролился вниз, на секционные столы.
Запах. Этот ужасный запах… Владимир уже успел отвыкнуть от него. После института ему лишь раза два приходилось бывать в морге — и то по минутке, по две…
Первые два стола были пусты, тщательно вымыты. На третьем столе лежал труп какого-то старичка. Воскового цвета. И воскового блеска. Сильно проступали через дряблую кожу ребра, ключицы. Живот совсем запал. А крылья таза — были, действительно, как крылья. Древние медики умели давать точные названия… Помятый клинышек бородки торчал в потолок… На следующем столе — труп нестарого мужчины: лицо разбито совершенно — это какое-то месиво, а не лицо, — ребра сломаны, грудина глубоко вдавлена… Не иначе автомобильная авария… Потом — какая-то толстая, очень толстая женщина… Дальше еще какие-то трупы… В самом конце подвала — труп молоденькой девушки…
Владимир поежился… Здание было старое, стены — толстые; наверное, не менее метра толщиной. Холодом веяло от этих стен. Да еще холодильные камеры — в ряд…
И запах. Этот ужасный запах…
Нестеров зябко повел плечами и открыл дверь первой холодильной камеры. Труп на каталке, накрытый простыней. Нестеров приподнял край простыни… Толстый нос, выпученные глаза, покрытый щетиной подбородок…
— Извини, приятель!.. — Владимир открыл следующую камеру.
Труп девочки лет двенадцати, вздернутый носик…
— Вот ведь беда!..
Захлопнув эту дверь, Нестеров осмотрелся: холодильных камер было много. В какой из них труп Марины Сеньковой? И вообще: здесь ли он еще?..
Помигивала над головой, щелкая и надрывно гудя, лампа.
Владимир глянул в конец зала, на труп юной девушки. Черты лица показались ему издалека знакомыми… Может, это как раз то, что он ищет? Он же видел однажды Марину Сенькову — когда ее везли по коридору на каталке…
Владимир приблизился к последнему столу. Он уж понял, что это не Марина. Не было на теле царапин, и возраст был совсем юный. Владимир пригляделся к лицу и… глазам не поверил:
— Вика?.. О, Господи! Девочка… А ты-то как!..
Нестеров провел Вике по растрепанным волосам дрожащей рукой. Потом в мигающем свете лампы заметил странгуляционную борозду на шее, обратил внимание на шов в области сердца. Провел пальцем по борозде, словно пытаясь ее разгладить…
Глаза у Вики были чуть навыкате и полуприкрыты. Веки — побелевшие, опухшие. Верно, поэтому Нестеров не сразу Вику узнал. Он пытался закрыть ей глаза полностью — смыкал ей холодные веки. Но маленькая щелочка приоткрывалась вновь и вновь, будто Вика хотела что-то подглядеть украдкой.
Тело девушки было удивительно розового цвета — как будто жизнь все еще теплилась в нем. Или будто на тело нанесли зачем-то слой грима. Стройная хрупкая фигурка — как у юной феи из сказки… Нестеров осторожно тронул пальцем живот Вики и осмотрел палец — никакого грима на нем не было…
Удрученно опустив плечи, Нестеров отошел к холодильным камерам. Прислушался… Ему почудился какой-то звук на фоне гудения лампы. Оглянулся на труп Вики… Потом открыл наугад какую-то камеру. Труп женщины… Нестеров глянул на бирку. Распахнул другую камеру, третью…
— Ну, где же ты, Марина Сенькова? Прямо хоть зови тебя!.. Сколько же камер!..
Нестеров, тихонько ворча, открыл двенадцатую или тринадцатую камеру. Тело молодой женщины. Светлые волосы, поцарапанные плечи, красивая развитая грудь…