Ах, что у него за руки! И даже один палец — ах, что у него за палец! Искусник!..
Палец Иванова вдруг перестал быть охотником. И чуткая к его движениям Фаиночка вмиг перестала быть львицей. Палец стал пчелой, он вился над бутоном. Фаиночка стала цветком. Вся она стала трепещущим стеблем; главное в ней теперь было — бутон, фаиночка только ему и служила, а он раскрывался навстречу пчеле — неутомимой. Бутон готов был отдать свой нектар. И — о, счастье, о, нега! — хоботок проникал внутрь… Пчела кружила… А хоботок проникал и проникал. И не забывал охотник трогать львицу за обнаженное сердце. Содрогался стебель цветка, выпускала коготки львица… Снежно-белая грудь Фаиночки становилась вожделенным ложем для его лица…
Когда уже с горы готова была сойти лавина, когда весь нектар в цветке собрался в единую каплю, а львица раскинула лапки, сломавшись, смирившись… и приготовившись к последнему удару копья… палец Иванова замер.
Фаина подняла голову и открыла глаза. Губы ее мелко-мелко дрожали. Она все еще стояла на грани… Глаза ее были мутные (наверное, такие глаза были у медузы Горгоны), сознанием своим она была там, в бутоне; каплей нектара дразнила пчелу… Камень — тот самый камень, падение которого родит лавину, — завис на краю скалы. Иванов вынул руку из трусиков Фаины и придержал этот камень. Улыбнулся:
— Я хочу тебя там — на операционном столе…
Глаза ее медленно оживали. Фаиночка улыбнулась в ответ:
— Извращенец!
Широко раскрытым ртом он ловил ее дыхание:
— Разве тебе плохо со мной?..
— О, нет! — выдохнула Фаина. — Если б ты знал, как мне хорошо… О, Иванов! Ты гений мануального секса!..
— Только мануального?
Нектар опять растекся между лепестками; камень на скале обрел устойчивое положение; прирученная львица спрятала коготки.
— Иванов, ты играешь со мной. Я знаю. Мучить меня — доставляет тебе удовольствие.
Он любовался ее зубками:
— Я люблю разнообразие…
Он потянул ее за руку с дивана. Она встала мягко, изящно — как может встать только сильная, хорошо владеющая собой и контролирующая себя женщина. Или кошка, отлично представляющая себя в пространстве… Фаиночка сбросила туфли. Неслышно шла за Ивановым по толстому ковру, по мраморному полу, подогреваемому снизу.
Иванов держал ее за руку, потом привлек к себе и поцеловал в губы, в зубки — зубки были прохладные. Именно прохладные они его возбуждали. На теплые зубки он вряд ли обратил бы внимание…
— Ты — чудо! — сказал он.
— Ты — гений! — сказала она и уточнила: — Мой…
Они шли, обнимаясь и целуясь. Шли медленно, освобождая друг друга от одежд… За ними по полу тянулась дорожка из этих одежд: туфли, юбка, блузка, его халат, дальше нежно поблескивал шелком бюстгальтер, потом трусики — микроскопические кружевные «рабочие» ее и белоснежные «выходные» его…
В операционную они входили уже обнаженные.
— У тебя здесь так интересно! — повела глазами Фаиночка.
Она была хороша, несмотря ни на какого возницу.
Иванов не мог оторвать от нее глаз:
— У тебя тоже интересно кое-где… — его рука шаловливо скользнула к ее лону.
Фаина не стыдилась своей наготы. И на операционную не очень-то смотрела. Фаиночка смотрела на Иванова, которого впервые видела обнаженным. Она не могла не признать — у Иванова была хорошая фигура. Он мог бы вполне составить компанию моделям на подиуме… Да, Бог щедро одарил его!.. Или все же Сатана?.. Такая мелькнула мысль.
— Ты так странно смотришь на меня, — отметил Иванов.
— Я хочу тебя…
— Я знаю. И я хочу тебя… поцеловать.