Пронырливый «полковник» не мог предаваться таким рассуждениям — он был просто человеком любопытным, и его не оставляла в покое мысль: что же может находиться в огромных сундуках? Днем он слышал от кого-то, что на телегах везут приданое некоей вдовы, собирающейся замуж. Так что «полковник» ничего и не подозревал. Да и почему, собственно, он должен был что-то подозревать? Однако чужое приданое вполне может разжечь любопытство. Что там такое? Вдруг какие-нибудь ценности: золото, например, или хотя бы серебро, дорогие ожерелья, блюда и кубки? Человеку с тонкой душой художника — одно удовольствие полюбоваться на такие сокровища.
И вот к вечеру стараниями Бибока возницы-словаки, присматривавшие за телегами, напились в стельку, и тогда «полковник» тайком забрался в каретный сарай, зажег маленькую коптилку и с помощью всевозможных воровских отмычек, припасенных им еще засветло, очень ловко, не хуже заправского взломщика, отпер один из сундуков. Взяв в руку мигающий светильник, он беззаботно наклонился над сундуком, да так неосторожно, что пропил туда немножко масла. Но он тут же отдернул светильник, а у самого на голове волосы встали дыбом: сундук до краев был набит порохом.
Теперь уж и Бибок начал догадываться, кто такая «вдова», приданое которой везут два благородных господина, в прошлом известные куруцы. Не знал он только одного, — кто же новый избранник «вдовы», решивший связать с ней свою судьбу. "Но раз уж я ввязался в такую историю, — думал Бибок, — не мешало бы мне и об этом разузнать". Он снова честь по чести запер сундук на замок, отправился к себе, лег спать и наутро проснулся бодр и весел. В этот день хозяйка дома, жена старого Бибока, с утра занялась стиркой и сейчас повсюду развешивала белье: на плетень, на колья, на кусты во дворе и в саду. «Полковник» подкрался и ущипнул ее за подбородок.
— Как изволили почивать, маменька? Женщина покраснела.
— Не дури. Увидят!
— Не беда, маменька! Пусть смотрят.
— Почему не подал знак ночью, когда вернулся? — упрекнула его госножа Бибок.
— Устал очень.
— У тебя всегда один ответ: «Устал». Может, полковников, будто дровосеков, целый день заставляют топором махать?
— А я и в самом деле на большое дерево топором замахнулся! Знаешь, о чем я тебя попрошу? Дай мне какую-нибудь рваную одежонку. Зачем — не спрашивай, все равно не скажу, а к вечеру я тебе принесу ее обратно! Какой-нибудь кафтан подлиннее — лучше всего!
— Опять за старое принялся?
— Ну что ты! Не смеши людей!
— Поклянись, что не вздумал погулять с чужой женкой.
— Нужны они мне! Хватит с меня хоть и наполовину, да своей.
— Молчи, пока по губам не шлепнула.
Госпожа Бибок убежала в малый домик; вскоре она возвратилась с узелком в руках, и «полковник» унес его с собою в замок. Там он припрятал узелок в саду, в кустах сирени, а затем отправился во двор муштровать солдат, пригласив на военный парад гостей.
Гостям, в особенности господину Тамашу, понравилась "игра в солдатики", да и Я нош Гёргей тоже весьма одобрил выучку солдат. Удивительно только, что такой заносчивый парень и заядлый хвастун, как «полковник» Бибок, услышав вполне заслуженную похвалу, вдруг застеснялся и очень скромно ответил:
— Многое еще оставляет желать лучшего.
— Да что вы, сударь! Солдаты прекрасно подготовлены! Ничего им больше не надо, — уверял Тамаш Эсе. — Только благословение Божие да побольше немцев, которых они могли бы разок-другой рубануть! Ну, да за этим дело не станет. Недолго ждать осталось.
И, загадочно переглянувшись с Яношем Гёргеем, он засмеялся.
Слова похвалы разбудили в Бибоке мирно дремавшего льва — его тщеславие. А проснувшись, лев больше уже не хотел засыпать. Господам приезжим пришлось до самого обеда смотреть, как благородные воины владеют саблей, для чего наспех было устроено несколько парных схваток, а затем были показаны успехи солдат в вольной борьбе, и это действительно было захватывающим зрелищем. Фехтование — тонкое мастерство, в котором, правда, важную роль играет случайность: иногда противник сам угодит под твой клинок, а иногда, наоборот, твой собственный и совершенно правильный удар принесет тебе гибель. Но в вольной борьбе все зависит только от физической силы и ловкости борца.
Тамаша Эсе даже в жар бросило, когда он увидел, как борются гёргейские солдаты-добровольцы, он бил в ладоши и осыпал борцов похвалами.
— Молодец! Ломай, жми его! Вот силища! А ну, не поддавайся! Выше хватай, разиня! Ну, видишь? Вот так! Молодчина парень!
А когда состязания закончились, он спросил Бибока:
— Ну, который из них борется лучше всех?
— Вон тот рябой, — показал «полковник» на коренастого Пали Шолтеса.
— Подойди ко мне, сынок.
Пал в Шолтес шагнул к усатому старику, надеясь получить от него серебряную, а может быть, и золотую монету, но тот и не собирался рыться в своих карманах, а начал вдруг стаскивать с себя доломан.
Оба Гёргея дружно закричали на него!
— Ты что, Томи? С ума сошел?
— Как увижу — борются, не могу удержаться! Таков уж у меня нрав!
Кинув доломан Престону, Эсе крикнул коренастому рябому парню:
— А ну, выходи на круг, малец! Посмотрим, на что ты годен. Не жалей меня, говорю тебе! Только за усы не хватай! Если положишь на обе лопатки, ставлю бочонок вина.
Парень вопросительно взглянул на вице-губернатора, а тот подмигнул: ладно, круши, не давай пощады. Тут Шолтес насмешливо подбоченился, словно давая нонять, что для предстоящей схватки ему и одной руки будет достаточно, подскочил к Тамашу Эсе, ухватил его за плечо, намереваясь оторвать от земли и ловким движением бросить на землю. Но Эсе только ухмыльнулся, и Пали Шолтес понял, что таким способом он и с места не сдвинет противника, подобно тому как старое дерево не сразу вырвешь из земли. Тамаш Эсе даже не покачнулся, только выпятил грудь да напряг руки. Тогда Пали обхватил его у самых подмышек, а в борьбе это самый опасный прием, но усатый один-единственный раз ударил и даже не ударил, а просто нажал ему кулаком на лопатку, и Шолтес мгновенно разжал руки, почувствовав такую резкую, пронизывающую боль, как будто его насквозь проткнули длинным, острым ножом. И тут господин Тамаш перешел в наступление: мигом схватил здоровяка-парня в охапку и, словно спрут сотней щупальцев, оплелся вокруг него: руки вокруг рук, ноги вокруг ног; два тела слились воедино и заметались, извиваясь, сгибаясь из стороны в сторону — впрочем, без всякого видимого результата, потому что ни тот, ни другой борец не мог бросить противника наземь.
Зрители следили за борьбой, затаив дыхание. Тетушка Марьяк, выбежавшая из кухни, ломала в отчаянии руки и причитала:
— О господи! Сейчас его благородие, господина Эсе, удар хватит! Шолтеса-то мне ни капельки не жаль, — как он, нахал, посмел драться с таким знатным барином?
Оба борца и в самом деле раскраснелись, как кумач, и Палу Гёргею пришлось вмешаться:
— Довольно! По крайней мере, отдохните.
По этому приказу парень выпустил из рук старого барина и, тяжело дыша, будто усталый гусак, стыдливо признался:
— Ваше благородие, да вы прямо из железа кованы. Добросердечный Эсе сжалился над Шоптесом и утешил его:
— Не всегда, сынок, тот сильнее, кто бьет, а тот, кто крепче на ногах стоит. Ну, ладно, давай заключим мир, потому что я все-таки не железный. Устал. Признаюсь, изрядно ты меня помял. Будем считать, что победил ты, а посему ставлю вам бочонок вина. Почем отдашь мне один бочонок? — повернулся Эсе к хозяину.
— Вином я не торгую. Но в Гёргё желание гостя — закон, так что вино для вас будет, — отвечал хозяин и отдал распоряжение приказчику выкатить «войску» бочонок вина. И начался тут пир. Однако герой дня, господин Бибок, не принял в нем участия. Он сослался на головную боль, но причина была совсем в другом: пока приезжие господа обедали, к ним приехали два новых посетителя, обедневшие дворяне: Иштван Пири из Колчо и Янош Лискаи — искатель приключений из Долян, который жил невенчанный с одной пожилой женщиной; кстати сказать, это он, разбойник, воскресил из мертвых Пишту Карой [Самостоятельная история, имевшая место около 1700 года; она на много лет привела в волнение всю Венгрию. К сожалению, я смогу рассказать о ней только после "Черного города". (Прим. автора.)].