— А кроме Мухида никого не было?
— Да нет, были. Землемер Степан Иванович, Узалук. Элюка еще сидел, Элюка. Ну, и Нямась, конечно.
— Элюка с Мухидом всегда там могут быть. Каньдюк их заместо собак цепных держит. А вот тебя зачем потчевали огненным керчеме, с ног сваливали?
Шеркей подозрительно вглядывался в лицо брата: настойчивые расспросы Элендея настораживали. Куда клонит Элендей? Что он пронюхал? Так и сверлит Шеркея глазищами.
— Да вроде сомнительных разговоров не было. Иль, ты думаешь, хитрость какая у них на уме?
— Дед Каньдюк даром угощать не станет. Не в его обычае это. Захватил Сен Ыр. Вот тебе и все. Поэтому и землемер приезжал.
— Брось болтать чепуху. Не ломай хребет жеребенку, который еще не родился, — вспылил Шеркей. — «Сен Ыр, Сен Ыр»! Это место святое! Грех его распахивать! Да и соха не возьмет.
— С твоей ковырялкой там, конечно, делать нечего. А дед Каньдюк железным плутом все наизнанку выворачивает. — Элендей махнул рукой на восток. — Вон дымки в ивняке. Заросли рубят. И жгут. Лес корчуют. На восьми лошадях пашут. Еще сто загонов будет у Каньдюка. А мы на своих клочьях все возимся. Как младенцы на загаженных пеленках.
Шеркей задумчиво нахмурил лоб, поскреб ногтем нос. Вот, оказывается, зачем приезжал землемер… Вот это Каньдюк, вот это хват! Сразу богатства прибавится.
Восхитившись про себя умом и ловкостью Каньдюка, Шеркей с горячим возмущением сказал:
— Ой, какой грех взял на душу, ой, какой грех! Надо же такое удумать! Совсем Каньдюк рассудка лишился, совсем! Вот до чего довела жадность.
— Он-то не лишился. Ты вот разум не потеряй. Недаром Каньдюк тебя своим считать начал.
— Что ты, что ты, браток! С таким радушием приняли, с таким почетом. Тебя все вспоминали, почему не пришел. Надо бы, говорят, тоже пригласить.
Элендей выбил из потухшей трубки пепел, набил в нее табаку, плотно умял пальцем, закурил. Помолчав немного, громко сплюнул и сказал:
— По одной оглобле двух тяжей не натягивают. Так-то вот.
— На что ты намекаешь?
— На то, что нет нужды им меня приглашать. Я не ты. Меня не умаслишь. Они знают это. Будет сходка, выступлю против распашки Сен Ыра. Мне рот не заткнешь. А больше ни о чем не говорили?
— Так, обо всем понемножку, понемножку. Знаешь ведь, как за столом: тары-бары-растабары… Детей моих похвалили. Особенно Сэлиме одобряли. Старуха говорит, наглядеться на нее не может, больно красива. И Каньдюк сам тоже. Жениха обещал найти. Богатого, чтоб как царица жила.
Элендей посмотрел долгим пронзительным взглядом на брата и, откинувшись к стенке лачуги, захохотал на всю улицу.
— Ты что, что? — заегозил Шеркей.
— Ха-ха-ха! — не унимался младший брат.
— Надо мной смеешься! Почему, почему?
Шеркей вскочил со скамейки, топнул ногой, потряс кулаками. Волосы его смешно взъерошились, усы обвисли.
Элендей продолжал хохотать.
— Ты думал, тебя посадили, чтобы передний угол украсить? Ха-ха-ха! Заместо барана ты там был! Ха-ха-ха! Честь свою продавал! Нямась, видать, тоже к тебе подъезжал, ластился! Ха-ха-ха!
— Да потише ты, потише хоть… — Шеркей испуганно озирался по сторонам. На всю улицу кричит брат позорные слова, насмехается, издевается. Что будет, если люди услышат? Срам, срам!
Элендей перестал смеяться. Поднял с земли соломинку, пожевал ее, потом перекусил ее и злобно выплюнул.
— Обиделся? Конечно. Ты старше меня. Но не оскорбить я тебя хотел. Не сердись. Каньдюк и его сынок — люди подлые. С таких шестьдесят чертей шкуру не снимут. Смотри не попади впросак. Такую сеть сплетут — не вырвешься. Один коготок увяз — всей птичке пропасть. Так говорят.
Он встал, подошел к Шеркею, тихо зашептал ему в самое ухо.
Шеркей испуганно отскочил.
— Ты, ты… Всерьез это говоришь?
— Или этим шутят?
Элендей встал, собираясь уходить.
— Ну ладно. Моя совесть спокойна. Я предупредил тебя. Будешь протаптывать стежку к этим кровососам — разоришь весь дом. Попомни мое слово. Слышишь? На носу заруби. А ежели не послушаешься, я не посмотрю, что родной брат. Пусть каждый увидит свой день и найдет, что ищет. Будь здоров. Может, завтра в лес вместе съездим? А?
— Никуда я не поеду. Можешь взять мою долгушу.
— Вот спасибо. Уважил брата.
Элендей развалисто зашагал к колодцу, где стояла долгуша. Поплевал на ладони, ловко взял ее за оглобли, легко покатил к воротам. Тоскливо, с надрывом заскрипели колеса.
Шеркей задумчиво следил за братом. Вроде недавно был Элендей совсем маленьким. Шеркей еще хорошо помнит, как мать учила братишку ходить, весело приговаривая: «Топ-топ». Слабенький был тогда Элендей, ножки тонкие, дрожат. Через два шага падал, ревел благим матом. Сколько тогда было Шеркею? Семь лет. И вот уже тридцать годов с той поры пролетело. Сейчас-то вон какой Элендей! Долгушей, как игрушкой, забавляется. Да и разума понабрался, башковитый мужик. Старшего брата жить учит… Неужели сумел разгадать замыслы Каньдюков?