— Да, умыкнул он меня, умыкнул, — подтвердила Алиме. — Чуть со страха тогда не померла. Как швырнули меня в сани! Да как навалили сверху несколько тулупов. Да как помчались! Ой! И кричала же я тогда! Раскрою рот, а в него овчина так и лезет, так и лезет. Досыта наелась. До сих пор мутит, как тулуп увижу!
— А чего ты кричала, спрашивается? Всю жизнь прожили душа в душу. Как птенчики из одного рта клюем. Да.
— И-и, как же не кричать? Обычай такой. Делала все по закону.
— Так, значит, оживились твои дела, братец? — вернулся Каньдюк к начатому еще дома разговору. — Всей душой радуюсь за тебя. Да. Только смотри, веди себя, как давеча условились. Не показывай виду, что знаешь.
— Сказал же, сказал. И не тревожьте больше, не напоминайте. Прошу, прошу! — сгорбился Шеркей.
Подойдя к усадьбе Шеркея, остановились. Каньдюк полюбовался новым срубом, похвалил.
Поднялись по уличному крыльцу, миновали темные сени, вошли в избу.
Хотя и готовилась Сайдэ к встрече гостей, все равно растерялась. Как только открылась дверь, испуганно вздрогнула и выронила из рук деревянный половник. Он с легким треском разлетелся на две части. Шеркей в другой раз непременно отругал бы жену за неловкость, но сейчас сдержался.
— Раздевайтесь, раздевайтесь, будьте как дома, — начал он обхаживать Каньдюков. — И половничек, половничек разбился. Говорят, к счастью это. Оно всегда вместе с вами ходит. Вы к нам — и оно сразу тут как тут.
Сайдэ стеснительно поздоровалась. Алиме протянула ей пухлый узел и большой черный кувшин.
— Зачем вы беспокоились, право, утруждали себя? Спасибо, спасибо, — засмущалась хозяйка.
— Как же не беспокоиться, душечка моя. Ведь нездорова ты, сказывал муженек твой. Как услыхала, так сразу сердце и заныло: вот, думаю, бедняжечка. Так загорелась, даже есть перестала. Возьму кусок в рот, а проглотить не могу. И так и этак — ничего не получается. А ты, слава богу, неплохо еще выглядишь пока.
— Вроде получше мне стало, тетя Алиме. А то ведь не вставала, пластом лежала на кровати. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. Сэлиме замучилась, тяжеленько ей пришлось. Все на ее руках.
Алиме ахнула, хлопнула руками по бедрам:
— Лежала пластом! И мы ничего не ведали! Прислала бы ко мне доченьку или сыночка. Иль далеко живем мы? Дала бы я тебе гусиного сальца свеженького. Нет ничего лучше для нутра.
— И без этого нам за доброту вашу не расплатиться. По гроб должники ваши.
— Да, да, — подхватил Шеркей. — Правду она говорит, чистую правду. Заместо бога вы для нас, заместо бога.
— Рехмет, рехмет за доброе слово, — подал голос Каньдюк. — Таков уж мой обычай: всегда помогаю тем, кого считаю своими. Желаю и в дальнейшем этому дому всего доброго. До смерти буду его другом и не оставлю без заботы.
Сели за стол. Шеркей торжественно раскупорил полуштоф. Выпили по одной, по другой. Плавно потекла беседа. Хозяин рассыпался перед гостями мелким бисером. Вспомнили о том, как летом кто-то хотел околдовать Шеркея.
— Есть, есть у меня враги, — пожаловался он.
— Не обращай внимания, — успокоил Каньдюк. — Мало ли на свете ненавистников. Вон их сколько в одном Утламыше. Сами не работают, а в чужой рот заглядывают. И колдовство пусть тебя не беспокоит. Ведь Шербиге развеяла его.
— Да, да. Счастье предрекла.
— Вот видишь. Так и будет. Теперь твоя дорожка прямо к нему стелется. Только не сворачивай. Да.
— Да, Шеркеюшка, да, жить тебе в довольстве и радости, — поддержала мужа Алиме. — Дом построишь, дети взрослые, Ильяс и тот скоро хлопотуном будет.
— В школу мы его отдали, — сказала Сайдэ.
— Это еще зачем? — недовольно удивилась Алиме, но спохватилась и примирительно договорила: — Конечно, вам видней. Пусть набирается ума-разума мальчонка. А за дочку вашу я ни капелечки не беспокоюсь, ни на ноготочек не волнуюсь. Счастливой будет, в богатом доме ей жить.
— Не угадаешь, тетя Алиме, кому какая судьба уготовлена, — вздохнула Сайдэ. — Выпейте-ка пивца лучше.
— Нет уж, если я говорю, то знаю, — не унималась жена Каньдюка. — Такая красавица и родителей своих осчастливит. Просто грех, великий грех отдавать ее жениху без калыма! Я уж и муженьку твоему толковала об этом.
«Да замолчи ты, старая! — мысленно прикрикнула на нее Сайдэ. — И без тебя тошно, кошки по сердцу скребут».