Тронулись. Всю дорогу озирались. Чуть заскрежещут по обледенелому насту полозья с подрезами — вздрагивают. Обогнали Урнашку. Подъехали к покривившимся воротам Шеркея.
— Слушай меня, Нямась, — повелительно прошептал Каньдюк. — Если бы ты взял по согласию, то тебе не нужно было бы вылезать из санок. А сейчас ты сам должен открывать ворота. Лошадь поставь под навес, распряги, привяжи хорошенько. Оборвет, пожалуй, поводья да убежит. Так что постарайся. Покрепче, понадежней. И корову тоже. Скажи Урнашке. Ты, старуха, лампу неси. Керосин только не расплескай. Остальное я сам возьму. Ну, с богом!
Нямась растворил ворота, ввел под уздцы лошадь. Каньдюк вылез из санок, помог выбраться жене. Старики подождали, пока управятся со своим делом Нямась и Урнашка. Потом все вместе, стараясь не скрипеть снегом, двинулись к дому.
Не успел Каньдюк постучать, как в сенях послышались шаги.
— Кто там?
— Те, кого ждали, сват Шеркей.
— Так, так, я сейчас…
Громко загремел упавший на пол засов. Дверь со скрипом открылась.
— Входите, входите…
— Ну-ка, держи. Помоги нести.
Вошли в избу. На шестке волчьим глазом мерцал огонек. Маленький язычок пламени вздрагивал на кончике ниточки, опущенной в пузырек с маслом. Чтобы освещалась не вся изба, около пузырька поставили заслон.
— Почет и уважение хозяевам дома сего.
— О-ох! — донеслось из-за печки.
— Проходите, проходите… Старуха-то моя опять, опять расхворалась. С чего бы, с чего бы? Просто ума не приложу.
— Сдержал я свое слово, сват! — сказал Каньдюк, гордо вскинув бороду. — Теперь начнете жить, как настоящим людям положено! Говорил я тебе или нет: запрягу самую лучшую свою лошадь и приведу в твою конюшню? А?
Шеркей кивнул головой.
— Сходи во двор! Посмотри! Стоит?! Да. И санки со сбруей тебе оставлю.
— Говорил я тебе или нет: будет стоять в твоем хлеву самая молочная моя корова? А?
Шеркей опять кивнул.
— Где сватья? Пусть сходит, подоит! Мы нарочно не стали. Ведро молока принесет! С краями! Да какого! Чистые сливки! Сверх того…
Каньдюк величаво вынул из кармана кожаную сумочку.
— Не трудись считать. Сотня целковых! Из копеечки в копеечку! На, бери! Вот каков калым Каньдюка!
Шеркей схватил трясущимися руками сумочку, подбежал поближе к огню. Дрожа всем телом, вынул пачку синеньких, глянцевых, хрустких пятирублевок. Тихонько бормоча что-то, пересчитал.
— Точно, точно!
Помотал кудлатой головой, полюбовался деньгами и пересчитал еще раз.
— Двадцать штучек, двадцать штучек…
Перегнул упругую, шелковистую стопку поперек, потом вдоль, снова поперек. Вынул из потайного кармана штанов заветный гашник, засунув в него деньги, старательно спрятал. Поддернул штаны, потуже затянул пояс.
Только после этого Шеркей вспомнил, что нужно за все поблагодарить.
— Рехмет, рехмет! — изгибался он в поклонах.
Алиме вручила Шеркею большую стеклянную лампу и прошла за печку.
— Вот это штука, штука! — умилялся Шеркей. — Настоящая огненная машина! А стекло-то, стекло-то! И крутилка, крутилка! Керосина-то много. Банка пузатенькая! Надолго хватит, надолго!
— Опять тебя, бедняжку, хворь одолела, — слышалась из-за печки жалостливая скороговорка Алиме. — Я, как знала, сальца гусиного принесла. Только натопила, свеженькое. Что же это ты? Теперь тебе и жить только…
Сайдэ с трудом приподняла голову. В полутьме ее исхудалое лицо казалось совсем черным, словно вылепленным из земли. Горячо блестели глаза.
— Ой, господи! Как ты осунулась! Прямо не узнаешь. Краше в гроб кладут. Что же это с тобой? Может, покойным старикам чем не угодила? Помяни их хлебушком с солью. Непременно помяни, сватья!
— Сват, сватья? Кого же здесь так величают?
К больной подошел Каньдюк:
— Иль ты не догадалась? Здорово тебя скрутило. Сватами, сватами стали теперь, породнились. Так уж судьбе угодно. Не нами обычаи выдуманы. Да… Выздоравливай побыстрей, дорогая сватья, не огорчай нас. А вон, — старик кивнул в сторону двери, — и зятек твой!
— Нямась?
— Конечно, он! — растянул в улыбке мясистые губы Каньдюк и подозвал сына.
Нямась селезнем подплыл к постели. Он чинно поклонился, протянул Сайдэ руку. Рука повисла в воздухе.
Сайдэ со стоном откинулась на подушку:
— Сэлиме, доченька моя бесценная! Погубили тебя изверги! Кровиночка ты моя, отрада моя единственная! Что теперь делать нам? Что-о?
Нямась спрятал руку за спину. Мужчины насупились, отошли. Алиме склонилась над кроватью.