Шеркей подвесил к потолку лампу. Через минуту в избе стало светло. Хозяин вынул из ящика стола оставшиеся после праздника лепешки, принес в блюде квашеной капусты.
Рука Шеркея то и дело ощупывала припухший карман. Целых сто рублей там. Состояние! Что скажет теперь горлопан Элендей? Тухтара сватал, думал, Шеркей дурак. Нет, не обидел господь Шеркея умом, не обидел. Поклонится еще Элендей старшему брату, поклонится.
В женской работе Шеркей был непроворен, все валилось у него из рук.
— Вы уж не обессудьте, не обессудьте, — извинялся он перед гостями. — Расклеилась старуха, расклеилась. Сами видите: совсем не в себе она. Затуманила ей хворь голову. Говорит всякие глупости. А вы не слушайте. Чего с нее спрашивать, чего? Жар у нее, а это все равно, что белены наесться.
— Да не мечись ты понапрасну, — сказал Каньдюк. — Принесли мы всего. Иль не я твой сват? Чего нет у Каньдюка? Птичьего молока только. Но ведь не продают его в Симбирске. Да и в Петербурге, сказывают, тоже птицы не доятся. Нет еще у меня теленка, который пока не родился. А у кого он есть? Остального же — ешь не хочу!
Каньдюк развернул узел и выложил на стол обильную снедь. Не забыл сват и водочки, прихватил и четверть керчеме. Даже ковш принес.
— Элендею-то не проболтайся.
— Иль я враг, враг себе?
— Правильно соображаешь. Брат братом, а самому лучше помереть попозже.
Каньдюк поощрительно похлопал, Шеркея по плечу и окликнул жену:
— Иди сюда. И сватье бы надо к столу присесть.
Опустившись на стул, Шеркей почувствовал, как притиснулся к телу плотненький гашник. Это ощущение искрой проскочило по телу, опалило радостью душу, вспыхнуло румянцем на щеках, засветилось во взгляде. Время от времени Шеркей прижимался к сиденью и снова млел и таял от невыразимого удовольствия.
— Скоро ты там? — поторопил жену Каньдюк.
Она намочила водой полотенце и положила на пышущий жаром лоб Сайдэ. Поправила подушки, одеяло и только после этого принялась за стол. Ее проворные руки быстро привели его в порядок. Алиме расставила тарелки с закуской, и стол стал выглядеть празднично, нарядно.
Шеркей налил в чашку водки, с поклоном преподнес Каньдюку.
— Будьте здоровы, дорогие сват и сватья! — нараспев провозгласил тот. — Благодарим Пюлеха и вас, покойные старики! — Каньдюк слегка наклонил чашку и плеснул немного водки на пол. — Желаю счастья любимому сыну моему, а вашему зятю! Мое ему благословение и уважение!
Громко забулькала водка. Обширная лысина Каньдюка побагровела, замаслились глаза, пот проступил маленькими капельками на пористом, густо оплетенном мелкими красными прожилками носу.
Выпив свою чашку, Шеркей нагнулся к свату и спросил о дочери.
— Э, да что ей сделается! Не ест, правда, три дня. Но ничего, молодая, не то что мы. И какого лешего упрямится? Сам не пойму. Другая бы радовалась, что Пюлех послал ей такое счастье. А эта фордыбачится. Пошла нынче Кемельби в заднюю избу, где мы держим… где твоя дочь живет. Обед понесла. А сношенька-то наша взяла да изнутри заперлась. Оставили еду у двери. После смотрели: только чашку молока выпила. До каши и не дотронулась. Полбенная была. Хорошая. Одного масла сколько было положено. На плаву каша. Да. И хоть бы коснулась. Сухенькая ложка. Такие-то вот дела, сват… Надо бы мать прислать, чтобы уговорила. Поскорей бы хоть выздоровела она… Что затылок-то скребешь?
— Да ведь…
— Думаешь, не пойдет сватья? Или бессердечная она? Как же можно дочь родную не пожалеть, единственную? Ведь глупа еще Сэлиме. Детский разум у нее. Совсем без понятия. А мать вразумит, наставит. Да ведь и не совсем без согласия взяли. Да. Уладить надо. Пусть уж сватья расстарается. Глянь-ка — Нямась-то с повязкой на руке ходит. До кости прокусила твоя дочка. Прямо до мосла самого. Да ты не печалься о ней. Пообвыкнется. И лошадь не сразу к упряжке привыкает. Никуда от этого не денешься.
Как увезли, спрашиваешь? Об этом тебе Урнашка расскажет лучше. Ловко они это дело обтяпали. В Хорноварах есть у нас надежные люди. Привез оттуда Урнашка трех молодцов. А втроем, да одну девчонку не умыкнуть! Пустяк! Плевое дело. Только момент подходящий выбрать. Они и улучили, подгадали. Один погнался за ними, да где там! Попробуй обскачи серого жеребца Савелия Тутая! На твоем Рыжем, пожалуй, можно. Да мой вороной, который теперь твоим стал, тоже не отстанет. Искать? У ищущего семьдесят семь дорог и у каждой еще столько же тропок. Разберись в них. Хе-хе-хе! Сам черт запутается… А уторком потихонечку к нам доставили. Видать, всю дорогу кричала сношенька наша новая. И сейчас голоса нет. Основательно дело сделали. По-нашенски, по-каньдюковски. Ухари! Ничего не скажешь. Ну, и отблагодарили мы их тоже щедро. За нами не пропадет.