Лицо Палюка выглядело суровым. Брови густые, низко нависшие. Но спрятанные под ними глаза были добрыми, смотрели мягко. Только когда Палюк сердился, в них вспыхивали колючие огоньки. В эти минуты пухлые губы Палюка бледнели, сжимались, становились жесткими, в голосе звучали металлические нотки.
Была у этого человека привычка подолгу рассматривать вещи. Его интересовал каждый пустяк. Брал он все осторожно, бережно, точно боялся попортить своими крупными, сильными руками. Заметит на столе чайную чашку — возьмет, полюбуется, поставит. Взглянет со стороны, повернет другим бочком. Окинет оценивающим взглядом и передвинет чашку немного в сторону. Видно, хотелось ему, чтобы каждая вещь выглядела как можно красивее, привлекательнее.
Задумавшись, Палюк подпирал большую крутолобую голову руками и теребил пальцами вьющиеся на висках волосы.
Через неделю Элендею стало заметно легче. Он начал вставать, ходить по избе. Вскоре Палюк разрешил ему выходить на воздух. Появился аппетит. «Не наготовишься на тебя! — притворно возмущалась Незихва. — Как жернов ты. Мелешь и мелешь. Даже ночью и то жуешь». Муж улыбался и довольно поглаживал начавшие округляться щеки. Голос его окреп, стал, как прежде, гулким, раскатистым. В избе все чаще слышался зычный отрывистый хохоток.
Незихва посоветовалась с мужем, и они решили отблагодарить Палюка. Зарезали теленка, которого хотели выкармливать до осени, нажарили-напарили мяса, напекли пирогов, сварили пива.
— С ума сошли! — рассердился Палюк. — А потом зубы на полку положите. Для врача самая большая награда — видеть, что больной выздоровел. Сказали бы спасибо — и дело с концом.
Как-то Палюк пришел с Имедом. После этого деревенский силач стал постоянным гостем. Стали наведываться и Капкай с сыном.
Когда Элендей окончательно окреп, приятели начали собираться по вечерам у кузнеца. Все очень привыкли к этим встречам, и если кому-нибудь не удавалось повидаться с товарищами, посидеть с ними вечерок, он чувствовал себя не в своей тарелке, ему явно чего-то не хватало.
Тухтар проводил у кузнеца целые дни. Капкай учил его своему ремеслу.
В этот раз друзья, как обычно, расположились на бревнах около кузни. Палюк теперь щеголял в каком-то невзрачном, кургузеньком пиджачишке, в выцветших шароварах, потрепанных ботинках и внешне ничем не отличался от остальных. Элендей неуверенно достал из кармана трубку, с мольбой посмотрел на Палюка. Тот безнадежно махнул рукой:
— Ладно уж, чади! Горбатого могила исправит. Да поменьше только дыма заглатывай. Не жадничай.
Разговорились. Все больше толковали о крестьянском житье-бытье. А оно не радовало. Сколько ни гни спину, а выгоды не получишь. Одни только мозоли в барышах. На заработки податься? Тоже не медовое дело. Капкай и Миша знают жизнь в городах. Хрен редьки не слаще.
— Да, не милуют нашего братана заводах. По двенадцать часов детей заставляют работать. А платят гроши.
— Этим ты нас не удивишь, — возразил кузнецу Имед. — И наши дети с рассвета дотемна с родителями в поле работают.
— Не скажи, голуба! Работа в поле — совсем другой коленкор. Здесь воздух — не надышишься. А в мастерской — гарь, чад. Пыль металлическая. Как напильником, легкие стачивает.
— Воздухом брюхо не набьешь. Хоть ртом и носом сразу дыши.
— В деревне воробей с голоду не помрет.
— Воробей-то, может, и не помрет. А человек быстро может лапки протянуть. С голодухи да с натуги. И когда только этой каторге конец придет? Как жить? Соображаешь, крутишь, вертишь мысли в разные стороны… Иногда, грешник, до того додумаюсь: пойду воровать! — и все! Не сдыхать же.
— Сказанул! Нынче украдешь, а завтра человека жизни лишишь. Да и сколько нас таких по свету, кто из нужды не вылезает! Все начнем воровать — красть не у кого будет.
— Что верно, то верно… Ну как же тогда быть, что же делать? Ведь по-человечески жить хочется.
— Не спеши, браток, — пробасил Палюк. — Об этом надо хорошенько подумать. Нужно сначала отыскать причину, почему наша жизнь такая. Только тогда можно что-нибудь делать.
— Без причины и чирей не вскочит, — подтвердил Элендей.
— Ведь если дела идут плохо, — продолжал Палюк, — то, значит, в этом кто-то виноват? Вот и надо найти того, кто мешает нам жить, как людям положено. Кто виноват, что мы дрожим над каплей похлебки, которую только скоту можно давать? И почему другие не дрожат над ней?
Все озадаченно переглянулись. Куда клонит Палюк? Разве виноват кто в том, что Элендей бедняк, а Каньдюк богач? Значит, судьбы их такие. Кому что выпадет.