— Бывает, всё бывает, — подтвердил я.
— А потом вдруг враз всё случается, — неожиданно всплеснула руками Валя. — Происходит всё вроде бы само собой, и лишь позже догадываешься: помогли. Начинаешь думать: может, не надо было ломиться в открытые ворота, а подождать, когда плод сам созреет?
— Где-то я уже это слышал, — рассмеялся я.
— Театр — сложная штука, — помолчав немного, сказала Валя.
— Сложнее некуда!
— В театр ходят все. Хоть раз в жизни, но ходят.
— На рынок тоже ходит много народа.
— Ты не путай пресное с солёным, — засмеялась Валя. — Древние греки говорили, что театр — школа для взрослых. В нём воспитывают чувства. Наш директор — умелый руководитель. Сохранить коллектив, выплачивать вовремя зарплату и держать баланс внутренних взаимоотношений — такое удаётся не каждому.
— Ты что, пришла защищать своего начальника? — откашлялся я. — Думаю, он в твоей защите не нуждается.
— Это точно, не нуждается. Когда Козыреву в очередной срок не назначили на должность, а новый приезжий губернатор неожиданно для многих назначил на это место Стеблева, что тут началось! Истерика. Уже не наш город — Москва была поднята на уши. Вмешался даже Кобзон. И народного режиссёра убрали. В новой для себя должности он пробыл всего две недели.
Я решил повернуть разговор в другое русло, мне хотелось узнать, читал ли пьесу владыка. Я предполагал, что у пьесы, конечно же, как и полагается, были сторонники и противники. Противники иногда даже рядились в сторонников. Делали это, чтобы показать осведомлённость и своё независимое суждение обо всём, что происходит в культурной политике нашего города. Хотя я точно знал: пьесу читали всего два человека. Большинству было всё равно, поставят или не поставят, пьеса — это же не курица, которую могут подать на стол. Если написал — хорошо, попросили заплатить — ищи гроши. За тебя никто деньги искать не будет. А поставят — садись в зале и наслаждайся. И мои претензии к директору, по большому счёту, писаны на песке. Договора с ним у меня не было. Он предложил — я согласился. Как говорил один из героев Шекспира: «Из жалости я должен быть суровым». Если и есть претензии, то прежде всего — к самому себе.
Я понял: идти на выставку надо. Но попасть на её открытие, где предполагались первые лица, оказалось непросто. Выручила Валя: позвонила и сказала, что пригласительный будет на проходной.
Иногда бывает интересно посещать провинциальные выставки. На входе мне отыскали пригласительный, и я растворился в общем потоке посетителей, с удивлением отмечая, что почти не встречаю знакомых лиц. И тут заметил Валю. Она улыбнулась, потом подошла и шепнула, чтобы я не считал воробьев, а шёл сейчас же прямо к владыке. Рядом с ним стояла Козырева и отец Максимилиан.
— Я прочитал, мне пьеса понравилась, — улыбнувшись, сказал владыка. — Что можно сделать, что бы она была поставлена?
Краем глаза я увидел, что Козырева напряглась, она никак не рассчитывала на этот не предусмотренный протоколом мой разговор с владыкой.
«Наверное, в этот момент она жалеет, что рядом нет Минотавра», — подумал я.
— Всё, что вы можете сделать, — это благословить, — сказал я и посмотрел на министершу.
Она с казённой улыбкой на лице смотрела сквозь меня. Владыка перекрестил меня и, улыбнувшись, добавил:
— Всего-то? Ну, тогда с Богом!
В этот момент я ощутил себя губернатором Муравьёвым, который получил благословение на занятие Амура.
Буквально через день мне был звонок от главного режиссёра театра Папкина, он предложил встретиться и обсудить вопросы, связанные с постановкой пьесы.
Я возликовал. Наконец-то моя флотилия отчалила от берега и начала сплавляться по Амуру.
Режиссёр оказался молодым, коротко стриженным, в спортивной майке человеком. Я знал: в театр его пригласили из Москвы, в которую он летал ставить модные спектакли. Он предложил мне переделать пьесу, для столкновения сил добра и зла ввести образ чёрта или чертёнка. Я стал протестовать. В своих проповедях Иннокентий представлялся мне как человек государственных начал, который, размышляя над смыслом бытия, отрицал всякую чертовщину. Это Михаилу Булгакову в «Мастере и Маргарите» захотелось посмотреть на человеческую сущность с тёмной стороны. Почему мы должны следовать за ним? Папкин рассеянно послушал меня и предложил подумать над образом умершей матери Иннокентия, которая в пьесе была бы судьёй и эдаким оппонентом батюшки. Это несколько смягчало ситуацию, но не убирало вмешательство потусторонних сил полностью.