Впервые порог Дома литераторов я переступил поздней осенью семидесятого года. Принёс свой первый рассказ «Санзадание». Встретила меня секретарша Союза писателей Неля Суханова и попросила оставить рукопись на подоконнике.
— Я хотел бы, чтоб её прочитал Геннадий Машкин, — попросил я.
К тому времени автор знаменитой повести, переведённой на многие языки, — «Синее море, белый пароход», с которым мы познакомились, был единственным писателем, которого я знал. С ним мы познакомились, когда он выступал у нас в лётном отряде.
Через некоторое время я позвонил Сухановой, и она сообщила, что Машкин хотел бы встретиться со мной.
Прямо из аэропорта, в лётной форме, я помчался в писательский особняк. Была очередная литературная пятница, и в особняке было многолюдно. Я увидел всех сразу — тех, кого постоянно показывали по местному телевидению и о ком писали в газетах. В центре внимания был руководитель писательской организации Марк Сергеев, рядом с ним стояли Сергей Иоффе, Гаврила Кунгуров, Валентина Марина, Надежда Тендитник, профессор Василий Трушкин. Чуть поодаль, у стены, в чёрном костюме, ослепительно белой рубашке и в галстуке, стоял Владимир Козловский. Увидеть его было для меня приятной неожиданностью: его романом «Верность» про лётчиков я зачитывался в детстве. Здесь же толпились молодые писатели из «Иркутской стенки». Вячеслав Шугаев, который на подобные вечера, как и Козловский, ходил обязательно в белой рубашке, в галстуке. Рядом с Шугаевым с сигаретой в руке стояла красавица-жена Эльвира, работающая в газете «Советская молодёжь», и что-то говорила Валентину Распутину. Я уже знал, что она была дочерью главного редактора «Забайкальского рабочего».
Кроме основного помещения, небольшого, но уютного зала и кабинета ответственного секретаря, особняк имел ещё полуподвал. Там стояли два стола, один теннисный, другой бильярдный, который был приспособлен для импровизированных фуршетов. «На дно», так шутя называли писатели свой подвал, спускались те, кто был помоложе и покрепче. Бывали случаи, что позже не все могли подняться обратно наверх. Вот там-то я и увидел Геннадия Машкина, который наблюдал, как довольно ловко и азартно хлещет по теннисному шарику Александр Вампилов. Ему безуспешно пытался противостоять его земляк, уроженец села Бабагай, Евгений Суворов, которого Вампилов почему-то то и дело называл Печальным зятем. Позже, уже от Суворова, я узнал, что такое прозвище Евгению дал тесть, который считал, что писатели — народ денежный, но его дочери досталась сама посредственность — непробивной, печальный зять. В случае с Суворовым всё выходило как раз наоборот: да, возможно, непробивной, но, безусловно, один из самых талантливых писателей, входящих в «Иркутскую стенку». Умением переводить талант в хрустящие рубли обладали немногие, и чаще всего будущие классики жили без гроша в кармане.
Здесь же, за бильярдным столом, расположились совсем молодые поэты: Василий Козлов, Анатолий Горбунов и Владимир Смирнов, который вскоре станет Скифом. Машкин узнал меня, пригласил к импровизированной трапезе. Я глянул на протянутый мне стакан, достал из портфеля бутылку болгарской «Плиски» и выставил на стол, чем вызвал одобрительный взгляд ещё недавнего геолога, привыкшего в своей таёжной жизни к походным застольям.
К тому времени Суворов, в отличие от своего знаменитого однофамильца, капитулировал перед Вампиловым, и я решил встать на его место.
— Лётчики — моя слабость! — улыбнулся Вампилов. — Давай-давай, покажи, как на небесах раки зимуют.
Почему раки и почему на небесах, я так и не понял. Саня подкинул белый шарик над столом. Играл Вампилов азартно, переживал за каждое проигранное очко. Отбивая целлулоидный шарик, я почему-то вспомнил статью в «Молодёжке», где описывался товарищеский матч между писателями и журналистами, который проходил на стадионе «Труд». В конечном счёте писатели крупно проиграли. Тогда Вампилов после игры сказал: «Соперники бегали по полю, как молодые олени, мы их догнать не могли».
Я быстро понял, что Саша, как и многие, встал за теннисный стол, имея за плечами лишь дворовую выучку. Тут азарт был ему слабым помощником. Скорее наоборот, мешал сосредоточиться: он то и дело ошибался при приёме шарика. Я заметил, что все столпились вокруг нашего стола и начали болеть за Вампилова. Но он, проиграв две партии, куда-то заторопился. Машкин налил ему стакан болгарского напитка.
— Требую сатисфакции, — глянув на меня, сказал Вампилов. — Но не сегодня. Тороплюсь.