Ещё два иркутских геолога — Глеб Пакулов и Геннадий Машкин — решили попытать счастья на литературной тропе. У Глеба в 1964 году вышел сборник стихов и поэм «Славяне», но на семинар он заявил пьесу «Горнист Чапаева». Написанная в форме сказки для детей, она получила одобрение, и вообще дебют поэта в драматургии был признан удачным. На ура прошло и обсуждение повести Геннадия Машкина «Синее море, белый пароход». Её признали едва ли не лучшим произведением из всей представленной на семинаре прозы.
Позже Распутин, обычно не очень-то склонный вспоминать свои отношения со сверстниками, с улыбкой рассказывал: «В Чите, во время семинара, во время ужина меня подвели к столику, за которым сидел Геннадий Николаевич Машкин. Я увидел перед собой крепкого, в геологической штормовке, молодого человека, вокруг которого уже толпились местные журналисты. „Да, да, наслышан, наслышан. Да ты не робей, присаживайся! — точно примеряя на себя неожиданно упавшую на плечи одежду литературного барина, покровительственно проговорил Машкин. — А может, старичок, пригубишь с нами?"»
Как всё в этом мире быстро меняется и забывается! У каждого свой путь, где на творческом пути тебя ожидают не только розы, но и подводные камни…
Литературная «Иркутская стенка» уже на наших глазах повзрослела, «забурела», почти все встроились в привычную, натоптанную колею, никто из вчерашних молодых и обещающих по собственной воле не отказался от предложенных званий, наград и чинов, поскольку не ими была придумана система оценок, поощрений для творческих людей. Скорее наоборот, с некоторой ревностью следили за успехами сотоварищей по перу, поскольку в том поприще, которое было ими выбрано, не было пределов совершенству: ищи, экспериментируй, учись, преодолевай, страдай, терпи, переживай, восхищайся, и конечным мерилом всему, что ты сделал, являешься ты себе сам. На этом построен мир. Из детства пришло правило: дают — бери! Но тут же напоминали: смотри, кто даёт и что требует взамен. Говорят: кому много дано, с того и спрос особый. Брать — легко, отдавать — тяжело. Вот на этом-то оселке всё ломается и всё проверяется. И всё же среди писателей я помню одного, который отказался. Он был из «стенки» военных лейтенантов, пришедших в литературу после войны. После расстрела Белого дома Юрий Васильевич Бондарев отказался получать орден из рук Бориса Ельцина. Та наша «Иркутская стенка» не заметила, что на смену ей подросла другая: Валентина Сидоренко, Анатолий Байбородин, Владимир Скиф, Анатолий Горбунов, Василий Козлов, Татьяна Суровцева, Владимир Максимов, Александр Лаптев. Но это произошло позже, когда в той первой знаменитой «Стенке» не стало Вампилова; его уход был для Иркутска, да и для всех нас невосполнимой потерей.
У попавших в начальство, ещё недавно бывших молодыми, отношение ко мне, да и к Валентине Сидоренко, которая вместе со мной участвовала в седьмом Всесоюзном совещании и была признана одной из лучших, оставалось прежним: молодо-зелено, и «Быков нам не указ! Ну сказали о вас в москвах — что из того? Идите и докажите, что вы соответствуете той полке, на которую вас поставили».
На том памятном для меня московском совещании я познакомился не только с Василем Быковым, но и с другими писателями-фронтовиками: Юрием Бондаревым, Евгением Носовым и Виктором Астафьевым. Все они, кто в большей, а кто в меньшей степени, сыграли свою роль в моей жизни. Василь Быков дал мне рекомендацию в Союз писателей. В Москве на приёмной комиссии, несмотря на то что к тому времени я стал единственным писателем от Иркутской области, награждённым премией Ленинского комсомола, мне неожиданно завернули документы.
— Ну что, надеюсь, ты всё понял? — узнав о результатах голосования, сказали мне в Иркутске. — Как говорится, до Москвы далеко, а до Бога высоко.
Узнав о случившемся, Василь Быков написал апелляцию секретарю Союза писателей России Юрию Васильевичу Бондареву. Мы встретились с Юрием Васильевичем в Москве, он, улыбнувшись, сказал, что начинающего писателя в его жизни ожидают не только розы, но и шипы.