— Вы по ошибке мой профсоюзный билет порвали.
— Ну, шельмец, достукаешься ты у меня! — схватившись за сердце, сказал Орлов. — Старшина, этим двум субъектам до отпуска не давать увольнительных. На хозработы, в столовую! Пусть рубят дрова на зиму.
«Нашёл чем пугать — столовой, — облегчённо подумал я. — Колоть дрова — моё любимое занятие».
Я понимал: это наказание не Шмыгину — мне. А с него как с гуся вода. Не пройдёт и недели, как большое начальство затребует его к себе. И сам старшина баян или гитару поможет до машины поднести. Бывало, и уедут вместе, петь в два голоса. Нет, на Тимоху я не обижался, иногда даже становилось его жалко. Свободного, своего времени у него не было. Шмыгина выдёргивали по любому поводу. Концерт, свадьба, именины — звонят: требуется музыкант и исполнитель. Поначалу он и меня пытался приобщить, как он говорил, к светской жизни. Всё в той же каптёрке пробовал давать уроки танцев, совал в руки гитару. Учеником я оказался не прилежным, хотя Тимка говорил, что при соответствующей работе над собой из меня будет толк.
— Для этого, земеля, надо ходить на танцы, влюбляться, — назидательно говорил он, — а ты в казарме сидишь да футбол гоняешь. Тобой скоро людей пугать будут.
Он был прав, но не тянуло меня на эти танцы-манцы-обжиманцы.
«Разве могут они заменить полёты?» — думал я, наблюдая, как друзья перед увольнением начищают ботинки. Те мелкие неудобства, вроде колки дров и уборки территории, казались пустяковой ценой за то, чтобы подняться в воздух и посмотреть на мир сверху. А на земле, в свободное от полётов время, жизнь моя шла по одному и тому же нехитрому маршруту: казарма, столовая, библиотека, стадион, казарма. Казалось, впереди много времени, ещё успею нагуляться.
Танцы проходили каждую субботу в стареньком сельском клубе. Заведующая, полнотелая, напоминающая продавщицу мороженого крашеная блондинка, включала радиолу и сама подбирала пластинки: фокстрот, танго, вальс.
Прочие, современные танцы — твист или чарльстон — пресекались самым решительным образом. Музыка останавливалась, и курсанты, потолкавшись возле клуба, уводили девушек в камыши или в лесопосадку. А над посёлком из репродуктора вслед неслось: «Хороши вы, камыши, камыши, камыши, вечернею поро-о-ою!»
За нравственностью молодёжи Зинаида Калистратовна (так звали заведующую) бдила строго, но только на отведённой ей территории. У неё самой подрастала дочка Тонька, которую в посёлке называли «Выдри клок волос». В отличие от своей матери, модные современные танцы она обожала. Уже не подросток, но ещё не девушка, она была для курсантов «своим в доску парнем».
Однажды, когда мать уехала в командировку, Тонька открыла клуб, и они с Тимкой отвели душу, поставили всех на уши. А на другой день на ушах стоял весь посёлок. В благодарность за удачно проведённый вечер Шмыгин вызвался помочь Тоньке прополоть картошку в огороде.
Пригласил меня, Ивана Чигорина, который в последнее время проходил у него стажировку. После работы Тонька пообещала нам истопить баню. Пока мы пололи картошку, Тимка натаскал с речки воды и, чтоб не было скучно, привёл подружек. Вечером мы попарились в бане. После нас туда собрались девчонки. Чигорин вызвался принести воды. В это время вернулась из командировки Зинаида Калистратовна. Мы вышли на улицу, оставив Шмыгина налаживать с ней отношения. Он-то и предложил заведующей смыть дорожную пыль: мол, банька истоплена, воды много. И сам с разговорами пошёл провожать, хотел похвастаться нашей работой в огороде. Тимка не подозревал: Чигорин оказался неплохим учеником. По дороге с речки он поймал гуся, желая подшутить над девчонками, принёс его в баню и пустил плавать в бочку с водой. Гусь подёргался, погоготал, Иван прикрыл бочку крышкой, и птица замолкла.
Зинаида Калистратовна разделась после девчонок и решила набрать в таз воды. Как только она приоткрыла крышку, гусь начал бить крыльями и с криком рванулся на волю.
«И летели в полутьме по огороду белые лебеди, — с придыхом рассказывал потом в казарме Чигорин, — а впереди всех, увёртываясь от коромысла, несся чёрный гусак».
Зинаида Калистратовна хотела нажаловаться нашему начальству, но вмешалась Тонька, пригрозив, что уйдёт из дома. Пришлось матери спустить всё на тормозах: дочь — не клуб, её не закроешь на замок.
Этим же летом Тонька поступила в педучилище. Когда мы вернулись из отпуска, она со своими подругами стала приезжать на центральный аэродром. Принимали их как родных, и я с грустью отметил: людей сближает не только уборка туалетов, но и, в большей степени, банные воспоминания.