— Вы меня простите, Саша, — все так же медленно и торжественно говорил Дэвид, — если я напомню вам вашу биографию. Вы — жертва войны, один из многих сирот, обездоленных в наш жестокий век. У вас нет ни отца, ни матери. Откуда вы, где родились, как жили до войны остается тайной, которая вряд ли будет когда-либо разгадана. И вы погибли бы — маленький, беспомощный, одинокий — колеблющийся огонек под холодным ветром судьбы, не защити вас могучая рука провидения, исполнителем чьей воли оказались смиренные слуги бога Иеговы. Так же, как многих, многих других несчастных детей, вас поместили в приют, вас одели, обули, вас учили самой великой и радостной науке — вере в бога.
Дэвид замолчал, глядя Саше прямо в глаза. Взгляд был таким, что, казалось, он сверлит мозг, самые укромные мысли не скроются от Дэвида.
— Да, я знаю, — тихо ответил Саша. — И благодарен. Благодарен на всю жизнь.
— Жизнь! — взволнованно сказал Дэвид. — Что такое жизнь? Она проходит и пройдет… Вот, — вынул из ящика письменного стола журнал «Башня стражи». Саша заметил номер: второй, февраль 1958 года. — Вот мудрая и глубокая статья. Она называется «Что даешь ты за жизнь твою?». Слушайте, как замечательно сказано: «Твой прекрасный дом не вместится в твой гроб, твой блестящий автомобиль не последует за тобой в могилу — там не принесет тебе пользы никакая программа телевидения…» У нас с вами нет ни дома, ни блестящего автомобиля и незачем нам с вами их добиваться… Мы должны думать о другом: о помощи ближним. Мы должны помогать ближним, как в свое время получили помощь от них, мы должны думать о вечном блаженстве, которое дают праведные дела.
«Как хорошо он говорит! — с восторгом думал Саша. — Возвышенно, благородно!.. А… А мне он сперва не понравился. Никогда не надо судить о людях по первому впечатлению».
— И вот об этой-то вашей обязанности я хочу напомнить вам, — по-прежнему вдохновенно продолжал Дэвид. Глаза его снова заглянули в душу молодого человека. — Я хочу потребовать от вас выполнения вашего долга.
Саша напрягся, как струна и, отвечая прямым честным взглядом на взгляд собеседника, вздрагивающим от волнения голосом сказал:
— Я готов!
— Верю, — просто и задушевно, как старый друг, отозвался Дэвид. — Иных слов от вас я не ожидал, я немного разбираюсь в людях, мой мальчик. Ни разу не ошибся я, встретив благородное сердце. У вас такое сердце, я понял это быстро.
Саша смутился. Не знал, что сказать. Молчал и Дэвид. После долгой паузы продолжал:
— Мы с вами живем в свободном мире, верим в духовную силу. Но есть страны, где царствует материализм и безбожие, где люди ходят слепыми во тьме. Помочь им обрести веру — наша благородная обязанность. Готовы ли вы к ней? Готовы взять на себя подвижничество миссионера, пренебречь свободой, а может, и жизнью ради того, чтобы нести людям святой свет? Не торопитесь с ответом, не говорите мне сейчас ничего. Идите к себе, подумайте. Завтра вы мне ответите: согласны ли отправиться в Советский Союз, отправиться тайно, рискуя собой, а там, в Советском Союзе, проповедовать наше учение… Молчите и уходите. Окончательно решите завтра. Если вы чувствуете в себе силу — соглашайтесь. Идите по стезе верности на всю жизнь.
— На всю жизнь, — как эхо повторил Саша. — Я…
— Нет! — перебил Дэвид. — Сегодня я больше ничего не хочу слышать. До завтра.
Саша молча встал, пожал руку Дэвиду. Тот ответил крепким рукопожатием. Молча вывел Калмыкова в коридор, закрыл за ним дверь.
Сашины шаги затихли. Из-за портьеры, отделяющей спальный альков, появился благообразный лысый субъект, манерами неуловимо схожий с Дэвидом. Такое сходство бывает обычно у людей, много лет занимающихся одинаковой профессией.
— Он согласится, — сказал лысый, вынимая из ящика стола бутылку и два стакана. Наполнил стаканы, один протянул Дэвиду.
— Не сомневаюсь, — кивнул Дэвид. — Я это сразу смекнул и дал ему отсрочку до завтра, чтобы все выглядело солиднее.
— Ты мастак на такие дела. Я даже чуть не прослезился, когда тебя слушал.
— Во мне гибнет великий оратор.
Чокнулись, выпили.
— И все-таки, — задумчиво прихлебывая из стакана, проговорил лысый, — какая чепуха: свет истины, стезя добродетели и прочее… Не в моем это вкусе.
— Глупости! — отрезал Дэвид. — Эти люди так же опасны для Советов, как и твои бандиты с их бомбами и ядовитыми ампулами… Наш век — век идеологии, и идеологические средства борьбы важнее всех других…