А может и сам Натан Гомер Кнорр с его пышными, наполненными мистикой титулами служит еще чему-то, кроме религии, и еще кому-то, кроме бога Иеговы?..
Калмыкову не было дано это знать, даже не было дано об этом подумать. Он стоял на борту шхуны, гордый своей участью, погруженный в размышления о будущем.
Неприятный голос оторвал от мечтаний, проскрипев под ухом. Саша вздрогнул.
— Ты ходи кушать-кушать, — пригласил Судзуки, показывая на люк, ведущий под палубу.
Следуя за «кэптеном», Калмыков спустился в маленькую кают-компанию, посреди которой стоял стол и несколько вращающихся кресел — все намертво прикрепленное к палубе. В иллюминаторы заглядывало море.
Судзуки сел во главе стола на капитанском месте. Калмыкова посадил напротив. Третьим за столом был молодой квадратнолицый японец.
— Он штурман, — коротко пояснил Судзуки.
Обед состоял из риса, политого соусами, сдобренного неизвестными Саше специями, посыпанного непонятным белым порошком.
— Твоя хочет — гуляй, хочет — спи, — посоветовал Судзуки, когда трапеза окончилась.
Саша совету не последовал. Запершись в каюте, проверил свое снаряжение.
План высадки был таков: когда под прикрытием тумана «Каги мару» приблизится к берегу, спустят шлюпку. Сядут в нее Саша и матрос. Удастся — матрос высадит Сашу прямо на берег. Если будет прибой или другая помеха, Саша оденет акваланг и в нем доберется до цели. Матрос должен убедиться, что Саша благополучно вылез на берег. Выходить надо спиной вперед, сбить с толку пограничников, пусть думают, что он не вышел из воды, а вошел в море. Потом матрос вернется на «Каги мару». Калмыков зароет, еще лучше — утопит в реке, в пруду акваланг, приведет себя в порядок и отправится навстречу судьбе. Советские деньги у него есть, документы тоже… Первая важная задача — раздобыть новые документы. «Эти, что у вас, сделаны хорошо… даже лучше, чем настоящие, и в том их недостаток, — сказал Дэвид, инструктируя «пионера». — На первое время сойдут, дальше будет видно».
Проверив акваланг, осмотрев и уложив снова на место остальное снаряжение, Калмыков от нечего делать поднялся на палубу. Ветер свежел. Неуклюжая «Каги мару» покряхтывала, скрипела, паруса ее полоскались. Судзуки стоял на своем обычном месте возле рулевого. Тут же был штурман. Заметив Сашу, штурман оглядел его с головы до ног. Не обращаясь ни к кому в отдельности, заговорил сердито и громко.
— Что он сказал? — спросил Саша у «кэптена», чувствуя какую-то колкость в свой адрес.
— Он глупый, — спокойно пояснил Судзуки, безбожно коверкая английский язык. — Он говорит, если бы не такой, как твоя, японец живи в мире с русский. Он не понимай, что моя за твоя получай доллары.
Калмыков вспыхнул. В свою очередь гневно посмотрел на штурмана. Тот сперва не отвел взгляда. Потом, сдерживаясь, вперевалку, неторопливо, перешел на другой борт.
«Как он смеет!», — мысленно возмущался Саша.
Штурман стоял к Калмыкову спиной. Молодому человеку казалось, что даже спина японского моряка выражает недоброжелательность.
Вечерело. Океан затих, взошла луна. Свет ее, фиолетово-розовый, проложил далекую дорожку, по которой шла и шла одинокая шхуна. За все время ей не встретилось ни одного корабля — «кэптен» умышленно держался подальше от честных морских дорог. В лунном свете «Каги мару» казалась гораздо красивее, чем днем. Паруса ее нежно серебрились, спутанные снасти висели таинственными клубками. Тихо журчала за бортам вода, изредка хлюпали волны, придавленные тупым носом шхуны. Рулевой стоял у штурвала, не отрывая взгляда от тускло освещенной картушки компаса. Время от времени в вышине начинал хлопать парус. Рулевой неторопливо поворачивал лакированное колесо, перебирая торчащие на нем рожки-рукоятки, хлопанье затихало. Ночь успокаивала, сглаживала обиды, умеряла тревогу. И по-прежнему глядели сверху звезды, те звезды, которые всюду сопровождали Сашу — далекие, холодные, спокойные. Свет их казался родным, они как бы ласково подмигивали молодому человеку…
Так — в ничегонеделании, молчании, ночных прогулках по палубе, провел Саша четверо суток. На пятые «Каги мару» легла в дрейф: пришли к цели, оставалось ждать подходящей погоды.
Ее не было три дня и три ночи. Судзуки нервничал, во время встреч за едой все суровее поглядывал на пассажира, будто возлагая на него вину за ясное небо. Волновался и Калмыков. Не терпелось скорее начать опасный путь, покинуть опостылевшую «Каги мару».
В такую пору ясные дни на тихоокеанском побережье редкость, зато туманы почти непрерывны. К полуночи, третьих суток дрейфа белая мгла покрыла море. Шхуна развернулась и, подгоняемая не сильным, но ровным ветром, двигаясь почти бесшумно, взяла курс к советскому берегу. Ни одного звука не раздавалось на палубе. Когда хлопнул парус, Судзуки так зашипел в сторону рулевого, что матрос вздрогнул, начал быстро крутить штурвал.