Окончив все необходимые дела, отправился в аэропорт. Взял билет на самолет дальнего следования.
Первоклассный воздушный лайнер мчал несколько десятков пассажиров на огромной высоте. «Машина военная, только временно переделана», — сразу же смекнул Калмыков.
Не прошло и суток, а Калмыков очутился, что называется, за тридевять земель от того места, где попал на советскую территорию. Следы заметены чисто, считал он, никаких признаков своего пребывания «пионер» не оставил.
На самолете прибыл в город Приморск. Там Калмыков должен отыскать человека. Никакого отношения к сектантам он не имеет и тем особенно ценен. С поверхностной точки зрения между ним и иеговистом существовала только одна общность — во враждебности к советской власти. Но это решало все остальное. Пусть Калмыков и его будущий сообщник разной веры, разных национальностей, разных характеров, разных воззрений на жизнь, — в главном они едины. Калмыков не сомневался: тот, к кому явится он, «пионера» не выдаст. Цепью обстоятельств, на которую в свое время обратили внимание сведущие люди, будущий сообщник, не знающий Калмыкова, окажется обязанным помочь «пионеру». Иначе поступить он не может. Поэтому и выбрали его среди тех немногих, на кого имел основания положиться Калмыков.
Первые дни в Советском Союзе для «пионера» самые трудные. В эти дни он представлял угрозу и для других — своим появлением мог «провалить» существовавшую в городе подпольную иеговистскую организацию. Поэтому решили использовать для безопасности иеговистов «еретика», о судьбе которого «свидетели Иеговы» ни в какой мере не тревожились. Что с ним случится потом, не так уж важно. Главное, чтобы Калмыков не скомпрометировал единоверцев. Убедившись, что слежки нет и вообще все в порядке, «пионер» пойдет к иеговистам.
Таков был план, приводимый Калмыковым в исполнение…
…А подполковник Василий Сергеевич Приходько даже не подозревал, что около суток находился в одном купе с мальчиком, память о котором хранил с давних послевоенных лет. Сейчас Приходько ехал в Москву. Он следовал к новому месту службы…
Судьба случайно столкнула этих двух людей и вновь развела врозь.
Глава пятая
У КЛАДБИЩЕНСКОЙ СТЕНЫ
Шая Грандаевский удобно расположился на обломке могильного камня, плечом прислонился к стене. Она пахла пылью, приятно грела. День сегодня неудачный — солнце перевалило зенит, а на кладбище ни одного нового покойника. Нищие скучали. Шая щурился на солнце, плевком старался попасть в муравья, который деловито волок сухую былинку. Моня, как всегда, ковырял в носу. Этя бормотала непонятное, шлепая отвисшими мокрыми губами. В часы безделья тертая компания вела себя относительно спокойно. Но что начиналось на кладбище, когда нищие чуяли «добычу» — приближение очередной похоронной процессии! Наглые, бесстыжие, с отвратительными глазами идиотов и гнусными физиономиями пропойц, тунеядцы лезли к родственникам умершего и требовали — не просили, а требовали! — подаяния, в случае отказа угрожая страшными библейскими проклятиями. Убитые горем религиозные люди не спорили, щедро одаряя подлую ораву трудовыми деньгами. Так велел закон Моисея, так велось исстари. Столетиями, а может и тысячу лет подряд, плакальщики по покойникам были неотъемлемой принадлежностью похорон, они входили в часть религиозного обряда, прогнать их значило осквернить память умершего. И не один атеист, согласившийся на религиозный обряд, «чтобы стариков не обижать», горько раскаивался здесь в своей беспринципности. Нищих пробовали унять, но вся свора, разыгрывающая из себя слабоумных, немедленно выказала отличное знание законов: они, дескать, не попрошайки, они служители культа, действуют в соответствии с религиозными обрядами. Преследовать их, значит посягать на свободу вероисповедания. Если и это не помогало, нищие на время убирались вон с кладбища, чтобы потом, когда гроза пройдет, явиться снова…
Среди кладбищенской оравы Шая Грандаевский слыл самым настырным, а значит, самым удачливым. Его багровая, опухшая физиономия появлялась как будто сразу в нескольких местах похоронной процессии, хриплый голос не умолкал, клянча подаяние. Даже горбатая Этя, которая не знала удержу в назойливости, глядя на Шаю, завистливо вздыхала, когда похоронный обряд кончался и нищие подсчитывали барыши. Что касается Мони, он безоговорочно и во всем признавал авторитет Грандаевского…