Длинный и узкий стол тянулся вдоль комнаты. Клайд сел у стола. Приходько последовал его примеру и повелительно повторил:
— Через пять минут дети должны быть здесь.
— Слушаюсь! — Строгий тон подействовал: сестра Агнесса сделалась откровенно подобострастной. Она даже попыталась сложить губы в поганенькую улыбку, а глаза оставались неизменными — два злобных зверька. — Будет исполнено, господин майор, — проговорила она, уходя.
— Да-а! — В это коротенькое словечко Клайд вложил все свои впечатления и от разговора с Агнессой, и от самой монахини, и от обстановки, которая сейчас окружала офицеров.
— Вот именно, — подтвердил Приходько. Он и капитан отлично понимали друг друга. Особенно сейчас, когда душу охватывала тоска.
— Приют есть приют, — после паузы сказал Клайд. — К тому же, недавно кончилась война.
— У нас — другие, — коротко ответил Приходько.
— Знаю, — согласился Клайд. — Когда я был в Советском Союзе в тридцать девятом, я посетил несколько ваших детских домов…
Дверь, в которую вышла сестра Агнесса, распахнулась, послышался легкий шелест. Не шум шагов, не веселый топот маленьких детских ножек, а именно шелест — робкий, опасливый, неуверенный, как будто дети все время помнили, что шагают по чужой земле, где каждый может их обидеть и не у кого попросить защиты. От этого звука Приходько проглотил комок, который вдруг подступил к горлу, задышал тяжело и часто. Шрам на его щеке порозовел.
Их было около тридцати — только мальчики разных возрастов. Светлые и темные головки острижены наголо, глаза опущены. Стандартные костюмчики, то ли солдатского, то ли арестантского образца, делали ребят похожими друг на друга. Вела детей пожилая монахиня, в конце шествия возвышалась могучая фигура Агнессы.
Все теми же шелестящими шагами дети прошли мимо стола и выстроились вдоль стены. Агнесса и вторая монахиня стали по краям ребячьей шеренги.
— Это все уроженцы Прибалтики, господин майор, — объяснила Агнесса. — Я беседовала с ними. Только прибалты… Впрочем, — добавила, как бы случайно вспомнив, — есть один или два из Галиции.
— Я последую вашему примеру и тоже поговорю с ними, — сказал Приходько. — Может, кто-нибудь из них знает русский язык.
— О, все! — бодро ответила Агнесса понимая, что лгать глупо. — В Прибалтике русский язык был широко распространен еще до революции.
— Ясно, — кивнул Приходько. — Благодарим за объяснение. — И продолжил на русском языке: — Здравствуйте, ребята!
Никто не ответил.
— Так… Ну, вот ты, малыш, иди ко мне… Иди, иди, не бойся.
Мальчик лет десяти, к которому обратился Приходько, растерянно глянул на Агнессу, спрашивая разрешения. Она отвела глаза в сторону. Мальчик не вышел из шеренги.
— Подойди, подойди, не робей, — подбадривал Приходько.
Мальчик сделал неуверенный шаг. Другой. Третий…
Монахиня на том конце шеренги чуть подалась вперед. Приходько заметил ее движение и сообразил: она знает русский язык, будет прислушиваться к беседе. Переглянулся с Клайдом. Тот сделал утвердительный знак — маневр монахини не прошел мимо его внимания.
— Вы, как вас там! — Сказав это по-русски, Приходько взглянул в упор на монахиню. — Можете подойти ближе и слушать здесь.
Та невольно шагнула вперед, потом спохватилась, сделала вид, будто слова Приходько остались ею непонятыми.
— Не хотите? Ваше дело…
Сразу забыв о ней, майор повернулся к мальчику. Положил ему руку на плечо. Глаза ребенка вспыхнули. Худой, тонкий, как былинка, он весь потянулся к незнакомому человеку. Приходько понял, что творится в одинокой ребячьей душе, понял, как живется здесь. Шрам на щеке майора багровел.
— Так, — это словечко Приходько особенно часто употреблял, когда волновался. — Фамилия твоя, малыш?
— Ка́лмыкофф, — ответил мальчик, делая ударение на «а». — Алек Ка́лмыкофф.
— Значит, Саша Калмыков. — Приходько поправил его, перенеся ударение на «ов». Затем на немецком языке обратился к Агнессе: — Александр Калмыков — типично латышские имя и фамилия, а? Или эстонские? Литовские?.. Что же вы молчите?
Не дождавшись ответа, впрочем он и не надеялся, что монахиня ответит, продолжал беседу с мальчиком.