Вошли в дом. Саша покорно протянул деньги. Люська взяла, поплевала на них для почина, сунула в карман.
Через сени попали в коридор с двумя дверьми. Люська отворила правую.
— Здесь и живи.
Пыльная, давно небеленная комната выглядела неуютно. Кроме дощатого, ничем не прикрытого стола, колченогого стула и железной койки с продавленным матрацем, в ней не было ничего. На обсиженном мухами шнуре висела тусклая лампочка. Угрюмое, волчье жилье потайных людей.
— Нравится? — равнодушно спросила Люська и без всякого интереса к ответу добавила:
— Переспать есть где, а еще тебе чего…
— Выход отсюда один? — осведомился Калмыков.
Люська угадала его мысли.
— Хазе этой, мальчиша, по нашей с тобой житухе цены нет. Ты сейчас ничего не знаешь, а прижмет — узнаешь и мне спасибо скажешь.
Не добавив больше ни слова, не попрощавшись, вышла.
Саша лег на скрипучую койку, задумался.
Итак, можно подвести первые итоги. Они утешительны. Удалось благополучно пробраться на советскую территорию, так же благополучно приехать в Приморск, связаться с местной организацией. Крыжов произвел на Сашу хорошее впечатление. Правда, окружение его немного странное — Евстигнеюшка, Люська… Но рано делать выводы. Дальше будет видно, не на месяц он сюда приехал и не на два…
Лежа в темноте, Калмыков не мог удержаться от мечтаний.
Он представлял себе, что станет ближайшим помощником Крыжова. Вместе будут составлять проповеди, писать «рефераты», вместе посещать «братьев» и «сестер», рассказывая о вере, а вечера — проводить в тихой, ласковой беседе. Конечно, Крыжов не один, у него есть товарищи по мыслям, собратья по духу. Саша тоже сблизится с ними, они заживут, делясь самым сокровенным, ничего не утаивая друг от друга. Их кружок загорится светлым огоньком во мраке безбожия, и на этот огонек придет все больше и больше ищущих благочестия. Саша и его друзья ни перед кем не закроют двери, каждый гость для них желанен. Политике они не дадут места — только слово божие, покой, добро. Брат Прохор, без сомнения, одобрит его планы, вместе с Сашей горячо возьмется за дело — доброе, славное дело бога. Как счастлив Саша, что может следовать велениям Иеговы!..
Помолившись, Калмыков заснул крепким, спокойным сном молодого, здорового и уверенного в себе человека.
Глава седьмая
ЛЮДИ С ДВОЙНЫМ ДНОМ
При втором визите Евстигнеюшка уже не расспрашивала: «К кому?», «Зачем?», «Не из санитарной ли комиссии?» Однако прежде, чем впустить, раза два зорко оглядела Сашу с головы до ног. Бесцеремонный осмотр покоробил молодого человека, и все-таки приходилось признать, что Евстигнеюшка — верный страж крыжовских интересов.
Крыжов любезно встретил гостя на крыльце. Провел в ту комнату, где сидели несколько дней назад.
— Прочел литературу? — спросил Саша после первых приветствий и ничего не значащих фраз.
— Прочел.
— Ну и?..
— Что ж, правильно пишут, по-божески пишут. — Глаза-копейки смотрели без всякого выражения. Вдруг они беспокойно забегали:
— Сестра Евстигнеюшка! — позвал «слуга».
— Компания есть, — объяснил Саше. — Выпить можно. — Искренне пожаловался: — Вот я в одиночку пить не приучен. Другой раз так выпить хочется, а компании нет… Сестра-а!
— Слышу! Слышу! — откликнулась она из коридора.
— Принеси-ка нам сюда, — сделал обратный жест явившейся на зов Евстигнеюшке, — закусочки принеси… и коньячку.
Странным взглядом, в котором смешивались робость и нахальный вызов, поглядел на Сашу. Дело в том, что иеговистская религия строго-настрого запрещает употреблять вино. Пьянство — тягчайший грех для иеговиста. Однако сектантская верхушка в очень узком кругу, среди совсем своих, далеко не всегда придерживается этого правила. И Крыжов шел напролом, раскрываясь перед «братом», которого считал посвященным во все тайны дел и быта «свидетелей Иеговы».
Калмыкова его признание ошеломило. «Как же так?! — с болью и удивлением подумал Саша. — Ведь это грех!». Посмотрел в глаза Крыжову. Тот твердо встретил взгляд «брата».
— Я понимаю, все понимаю, — после паузы заговорил Крыжов. — Только в жизни мы раз живем и жизнь у нас тяжелая. Ты молодой еще, а я на веку такое испытал…
Тоскливые нотки в его голосе тронули Сашу. «Имею ли я право судить других? — спросил он сам себя. — Пьянство — грех, но гордыня перед братьями, осуждение слабых — грех еще больший. Не судить мне его надо, а убеждать, внушить стремление к лучшему».