За забор вела небольшая калитка, отворяющаяся только известным людям. Вошедшего встречал рослый седобородый старик — такие служат швейцарами в шикарных ресторанах. Приветствовал гостя любезным «Добро пожаловать». Дом принадлежал седобородому. Когда-то это была развалюха, вот-вот готовая обрушиться от древности. Крыжов познакомился с ее хозяином после войны, в тюрьме. Встретились снова через несколько лет, отбыв срок. Иеговистский «слуга» дал денег, халупу привели в более или менее приличный вид, пристроили к ней большую комнату, участок обнесли забором.
На сборищах своих иеговисты читают и обсуждают статьи журнала «Башня стражи», «теократическую» литературу. Такой кружок по изучению «божественного» называется «студией». Особое место занимают «рефераты» — нечто вроде изложенных письменно рассуждений «брата» или «сестры».
Постоянно использовать под «студию» один и тот же дом Крыжов, конечно, не собирался — из соображений конспирации. «Слуга килки» прекрасно понимал, что шила в мешке не утаишь. Рано или поздно, а соседи приметят непонятные сборища в доме за высоким забором. Тогда придется сматывать удочки — и побыстрее. Сектантский «слуга» загодя старался найти новое место сборищ, но сделать это оказалось нелегко. Желающих проводить в доме своем нелегальные собрания не было. А жилье тех единоверцев, на кого Крыжов мог вполне положиться, для «студии» не годилось. Волей-неволей, а пока, до наступления совсем уж тревожных времен, иеговисты пользовались гостеприимством седобородого, впрочем, хорошо оплаченным. Сам хозяин дома «теократическими» делами не интересовался, на сборищах сектантских не бывал.
Так Крыжов, по мере сил и разумения, претворял в жизнь наказ главнейшего начальника своего «президента Кнорра»: «Будьте кротки, как голуби, и хитры, как змеи»… Точнее — вторую часть наказа, поскольку голубиной кротостью ни сам Крыжов, ни большинство единоверцев его не отличались.
Калмыков сперва приехал на Луговую днем, чтобы потом не искать и не расспрашивать. В назначенный час шел уверенно, как будто бывал здесь много раз.
Не дойдя квартала до дома, где собиралась «студия», Калмыков увидел бедно одетого мужчину лет без малого тридцати. Он сидел на лавочке возле чьей-то калитки. Бесцельно, рассеянно глядел в пространство. Однако, приближаясь к неизвестному, Саша все отчетливее ощущал на себе его пристальный, упорный взгляд.
Сердце «пионера» замерло, через мгновение забилось с небывалой силой. «Неужели?! — громом ударила тревожная мысль. — Сейчас! Когда я еще ничего не успел сделать!». Он напрягся, готовый бежать. «Сюда, в переулок, затем в строящийся дом, оттуда к сараям…»
И вдруг неизвестный чуть заметно кивнул Калмыкову, отвел взгляд в сторону. Саша перевел дух, пошел медленнее, чувствуя, как дрожат ноги. Он понял, это — «сторожевой», он охраняет нелегальное собрание, готов в случае необходимости забить тревогу.
Теперь Калмыков постарался внимательнее разглядеть «брата», но заметил только худое небритое лицо, блестящие глаза…
Седобородый привратник встретил Калмыкова обычным ласковым «Пожалуйте». Голос его переполняло радушие, седая борода рассыпалась по груди символом мирной старости. Глядя на него, не верилось, что много лет назад он был сотрудником кровавой белогвардейской контрразведки Освага, в период оккупации открыл «дом свиданий» для фашистских офицеров, сравнительно недавно вернулся из тюрьмы.
Любезной улыбкой ответив на приветствие убеленного сединами мерзавца, Саша пересек двор и вошел в дом.
Здесь было жарко, пахло немытыми человеческими телами и керосином от чадящей в углу лампы-семилинейки. Окна были плотно занавешены и от того казалось еще душнее.
Вдоль стен на лавках сидело с дюжину «свидетелей Иеговы». Невесело, но в задорном плясовом темпе они пели:
Калмыков скромно примостился в уголке и начал подтягивать хору.
Керосиновый чад першил в горле, бил в нос запах неопрятных людей. Дребезжащие голоса молящихся резали слух.
Калмыков старался не обращать на это внимания. «Простая» обстановка, в которой собирались сектанты, показалась ему особенно трогательной, напомнила легенды о древних христианах Рима, чьи моления происходили тайно, под землей или в убогих пастушьих хижинах.