А Крыжов мчался за Катериной, подпрыгивая, как она, бормоча несуразное. Догнал, схватил, потушил ее и свою свечу. В комнате стало темнее. Они взялись рука за руку и прыгали вдвоем.
— Гу! Гу! Гу! Гу! — монотонно бормотали мужчины. Равномерное бормотание подчеркивало истерические взвизги женщин, взвинчивало нервы.
— Гу! Гу! Гу! Гу!
— Свищу, хлыщу!
«Мы будем во всем подобны братьям, живущим за железной завесой…» — огненной надписью промелькнули в памяти слова Кнорра.
— Ой, дух! Ой, свят!
«Дьявол! Вижу дьявола!» — кричала иеговистка на Янки-Стадиуме.
— Свищу…
Комната плыла, кружилась. Мгновениями сознание уходило, Саша переставал понимать, где он — в настоящем или недавнем прошлом «Международного собрания».
— Ой, дух!..
Буцан вырвал у женщины свечу, потушил. Свою бросил на пол.
Макруша и третья женщина потушили свечи.
Теперь со свечами остались Калмыков и высокая, полная. Они стояли друг против друга в колеблющемся световом круге. Сразу за ними начиналась угрюмая темнота, в которой мелькали белые балахоны, извивались, корежились отвратительно и бесстыдно.
— Свищу, хлыщу, — бормотала женщина. Губы ее кривились, в зрачках отражалось пламя. Наконец, рванула к себе Сашину свечу, отшвырнула вместе со своей прочь. Свеча шлепнулась об пол. Наступила такая темнота, что у Калмыкова поплыли перед глазами радужные круги. В полном мраке она обхватила Сашу за шею. На своих губах он почувствовал ее — мокрые и мясистые. Приторно запахло духами.
Не в силах сдержать отвращение, Саша толкнул женщину. Тотчас же, без всяких промедлений и колебаний, в ответ ему влепили две пощечины — по одной в каждую щеку. Удары наносила сильная, уверенная рука — у Калмыкова зазвенело в ушах, мгновенно испарился хмель.
Путаясь в незнакомой одежде, сорвал с себя балахон. По стене добрался до двери, выбежал во двор. Оставаться дальше в доме не мог, тошнило от омерзения. Впрочем, Сашиного отсутствия никто не заметил.
Калитка оказалась запертой, но ключ торчал в замке. Саша отомкнул ее, вышел на улицу. Остановился, прислонившись к столбу, — опустошенный, без чувств и мыслей. С наслаждением вдыхал ночной воздух — такой чистый, свежий после чадной духоты. Немного успокоившись, зашагал быстрыми шагами — все равно куда, лишь бы подальше от дома, на который не хотелось даже смотреть. Щеки еще горели от ударов, но зла не было, только — брезгливость.
Время приближалось к полуночи. Изредка поддался навстречу случайный прохожий. Калмыков брел и брел, оставляя позади квартал за кварталом.
Постепенно физическое утомление, ночная прохлада подействовали на взбудораженные нервы. Саша как бы очнулся, осмотрелся, чтобы понять, куда забрел в своей невеселой прогулке.
Он был на бульваре. Внизу раскинулся ночной порт, за портом — необозримое пространство, очерченное лишь горизонтом. Почувствовав усталость, Калмыков сел на скамью. Гуляющих не было. Парочки, которые забыли обо всем на свете, мостились в темных уголках. Саша был рад своему одиночеству, сейчас ему никого не хотелось видеть.
В порту прогрохотала лебедка. Голос ее был бодрый, уверенный, неугомонный. Калмыков подумал, что управляет ею, наверно, очень сильный и очень веселый человек… Встретить бы такого, суметь привлечь, сделать своим единомышленником… А ведь Крыжов — единомышленник, его проповеди благоговейно слушают «братья» и «сестры». Крыжов — ценный человек, доверенный сектант, не рядовой — «слуга килки» и член краевого бюро.
Портовые огни медленно проплывали над землей. Подмигивали друг другу, переговаривались. Задиристо прогудел пароход. Но Калмыков ничего не слышал и не видел, старался не думать о происшедшем…
Залитый огнями порт, перекличка судов и паровозов, голоса лебедок, бодрая ночная прохлада — все так отличалось от омерзительной обстановки недавно пережитого! Образ Любы невольно появился перед мысленным взором Саши — образ славной, чистой, искренне верующей девушки. Какая неизмеримая пропасть между нею и участницами развратного представления! Саша подумал, что никогда не в силах будет даже рассказать Любе о происшедшем сегодня и сам постарается поскорее забыть все: уродливо кривляющиеся фигуры в белых балахонах, удушливый полумрак, мокрые губы на своих губах. Он даже вздрогнул от физического отвращения, от чувства телесной нечистоты. Невольно, сам того не замечая, потер губы тыльной стороной руки, как бы стирая поцелуй «сестры по вере».
Нет, все это надо забыть — прочно, навсегда. А Крыжова он заставит прекратить бесовские игрища. Разврат несет гибель, разврат несовместим с учением «свидетелей Иеговы». Калмыков вспомнил экивоки, подходцы Крыжова — «человек слаб», «сладенького каждому хочется», «строгим не будь» — и ожесточился еще больше. Уступить нельзя. Он завтра же круто поговорит со «слугой килки» и его дружками, подчинит их своей воле… Только так…