Когда машина Крыжова уже стояла у крыльца и пассажирки, выйдя из дома, заняли свои места в автомобиле, на улице показалась пара. Мужчина лет за сорок — высокого роста, худой, в скромном сером костюме. Женщина чуть моложе, одета без претензии на моду, губы слегка подкрашены, в глазах странно соединяются суровость и добродушие.
Первым заметил их из окна дома Макруша. Обернулся, тоном приказа бросил Саше и Прасолу:
— Не выходите. Посмотрим, кто такие сюда идут.
Калмыков и Макруша стали у окна — сбоку. Макруша приоткрыл форточку — теперь весь разговор перед домом отчетливо слышен в комнате.
— Здесь, — сказал мужчина, подойдя со своей спутницей к особняку Крыжова. — Загородная, тридцать восемь.
Достал записную книжку, раскрыл и прочел:
— Да, тридцать восемь.
Крыжов, который хлопотал возле автомобиля, прекратил свое занятие и уставился на пришельцев. Руки держал за спиной, и Саша видел, как нервно переплетаются его пальцы.
— Здравствуйте, кто здесь хозяин? — Мужчина посмотрел на Крыжова, потом перевел взгляд внутрь автомобиля, где виднелись непонятные силуэты в скрывающих фигуру одеждах, надвинутых на лоб темных платках.
— Ну, я хозяин, — после паузы ответил Крыжов не особенно вежливо, но и не совсем грубо.
— У вас находится Любовь Кравченко? — задал новый вопрос мужчина.
Крыжов опять ответил не сразу. Смерил их медленным взглядом с ног до головы, подумал-подумал и спросил:
— А вы, я извиняюсь, кто такие будете?
— Я инженер Маринюк, работал с отцом Любы Кравченко. А это, — показал на спутницу, — врач Васильковская.
— Чего ж вам тут надобно?
— Люба Кравченко не кончила курс лечения, вы ее забрали из клиники…
— Насчет «забрали» полегче, гражданин. Никого мы не забирали…
Васильковская тронула Маринюка за рукав, жестом попросив умолкнуть. Заговорила сама:
— Я лечила Любу…
Крыжов убрал руки из-за спины, уперся ими в бока. Он все больше успокаивался и одновременно обретал наглость.
— За заботу о Любе спасибочко вам, доктор, — «богоспасаемым» голоском начал иеговист. — Только не стоит больше утруждаться, теперь духовный врач ее пользует, к благу направляет…
— Духовные врачи не при чем, — строго оборвала Васильковская. — Девушке необходимо систематическое…
— Нет уж, позвольте мне знать, что при чем, а что не при чем. Тело наше от духовного естества полностью зависит, и ежели душа покойна, благостна, то и телесные недуги ущемляются.
Васильковская поняла, что ее откровенно дурачат, и взорвалась:
— Перестаньте нести ахинею! Где Люба?
— Здесь я. — В пылу спора ни Крыжов, ни Васильковская не заметили, как Люба опустила стекло и выглянула из машины. — Напрасно вы меня ищете, Ирина Григорьевна.
Суровое выражение, не сходившее с лица Васильковской во время разговора с Крыжовым, сразу исчезло. Она воскликнула:
— Люба! Если бы ты знала, как тебя трудно было разыскать.
Девушка тоже сердечно улыбнулась.
Васильковская по-своему поняла улыбку:
— Вот теперь все хорошо. Поедем со мной.
— Нет! — сразу посерьезнела Люба. Резко мотнула головой. — Не хочу.
Васильковская, не ожидая подобного ответа, растерялась:
— Позволь, как… не хочешь? Почему?..
Макруша и Калмыков, которые по-прежнему стояли у окна, напряженно следя за разговором, не упускали ни слова.
— Черт! — пробормотал Макруша. — Напрасно она тары-бары начала…
— Так надо, Ирина Григорьевна, — сказала Люба.
Васильковская шагнула к машине. Люба отстранилась от окна, как бы боясь прикосновения Ирины Григорьевны. Васильковская заметила, ближе не подошла.
— Люба, ведь тебе надо лечиться. Ты можешь быть здоровой, жить полноценной жизнью, приносить пользу людям.
— Не уговаривайте меня, я избрала более высокий путь, чем служение людям. Я буду служить богу! — Невольно в голосе Любы мелькнули ханжеские нотки, похожие на елейный голосок Крыжова.
Увидев, как вздрагивают в нервном тике губы девушки, как загорелись в глазах ее мутные фанатические огоньки, Маринюк не выдержал:
— Люба! Опомнись! Губить себя, поддаться проходимцам!..
— Вы, гражданин, давайте, не оскорбляйте! — тотчас окрысился Крыжов.
Насторожилась и Люба. Лицо ее, до этого приветливое, исказила уродливая гримаса злобы. Саша, который из своего тайного убежища наблюдал за ней, невольно отвернулся.
— Отстаньте от меня! — хрипло, с дребезжащими нотками выкрикнула Люба. Если минуту раньше в тоне ее было что-то от Крыжова, то теперь голос ее напоминал голос Люськи. — Не шпионьте. Я знаю, что делаю!