Волна захлестнула Любу до колен, до бедер, до пояса. Чувствуя, как дрожь охватывает тело, и стараясь перебороть ее, девушка, повинуясь движению Прасола, присела. Балахон вздулся вокруг нее пузырем. Новая волна обдала их с головой. Люба поднялась, хотела выбраться на берег. Прасол, которому Крыжов предварительно растолковал весь обряд крещения, заставил ее окунуться по плечи еще раз. От холода у Любы перехватывало дыхание.
Дрожащие, бледные, выбрались из воды Люба и Прасол. Мокрый балахон облипал тело девушки, она стояла, как обнаженная.
Евстигнеюшка снова выступила на сцену, увела Любу переодеваться.
Прасол быстро сменил балахон на обычную одежду.
— Поздравляю тебя, брат мой! — елейно сказал Крыжов. — Отныне ты среди нас, отныне и ты идешь к спасению…
Калмыков увидел, что Евстигнеюшка встревоженно выглядывает из-за скалы. Быстро подошел к старухе:
— Что случилось?
— Помочь надо, сестре Любе помочь. Сама до машины не доберется.
Люба успела одеться. Лицо ее приобрело желтоватый цвет. Девушку бил озноб.
— Озябла? — сам не зная зачем, ведь видно же, что Любе холодно, спросил Саша.
Любу его слова тронули. Благодарно посмотрев на Сашу, коротко ответила:
— Да…
После паузы призналась:
— Нехорошо мне.
— Домой надо, в постель, — растерянно сказала Евстигнеюшка.
Саша согласился — Любу следует скорее везти домой.
Идти девушка не могла. Как после «исцеления», Саша взял ее на руки и понес. С тревогой подумал, что теперь она кажется еще легче, чем в тот раз. Голова девушки лежала у него на груди, и он чувствовал, что у Любы сильный жар.
Когда Саша усаживал девушку в машину, глаза ее были закрыты. Ему показалось даже, что Люба не совсем понимает, где находится. Заговаривать с ней не стал, чтобы не тревожить.
Машина с женщинами и Крыжовым уехала. Оставшиеся опять разбились на две группы, зашагали в поселок. Прасол и Саша сперва шли молча. Но Калмыков был в приподнятом, взволнованном настроении. Радовался, что Люба «окрестилась», и немного встревожился из-за ее болезненного состояния. Молчание Прасола начало тяготить Сашу. «Он не такой, как другие, — подумал Калмыков, подразумевая под «другими» крыжовское окружение. — Он — надежный. Надо познакомиться с ним поближе».
Сказал:
— Большой день в жизни вашей сегодня.
— А? — Прасол сперва не понял, тоже погруженный в свои думы. — Да, конечно.
Голос у него негромкий, спокойный…
— А как пришли вы к вере? Как бога познали? — спросил Калмыков. Подумал: «У него, конечно, есть знакомые, друзья. Когда придет время, соберу их в его доме для беседы».
— Бога? Бога я нелегко познал… Через тюрьму… — сперва задумчиво, потом все более увлеченно заговорил Прасол. Видимо, испытывал он потребность поделиться пережитым сейчас, после решительного шага — «крещения», поглядеть на прошлое как бы со стороны, еще раз обдумать его. — Вернее, говорится так — тюрьма. А я сидел в исправительно-трудовой колонии.
— За что, если не секрет? Против власти выступили?
— Чего мне против власти выступать?! Человека изувечил. Хорошего человека, такого, как я, работягу… Вот как оно в жизни случается… Раньше бы мне кто сказал, что я преступником стану, я бы…
Прасол запнулся. Помолчав немного, продолжал рассказывать.
…Федор Прасол жил с женой и тещей в маленьком домике на окраине Приморска. Работал плотником в строительной бригаде, зарабатывал неплохо, был вполне доволен судьбой…
— Все хорошо, только детишек у нас не было — беда. А я детишек люблю. — Прасол доверчиво посмотрел на Сашу добрыми чуть грустными глазами.
…Однако и тут желание Прасолов исполнилось: на пятый год супружеской жизни жена родила девочку. В радости Федор не знал границ. Когда на дочь выписали метрику, устроил пир горой. Стол ломился от угощений, пили, танцевали. К концу вечера изрядно захмелевший Прасол поспорил с одним из гостей. Слово за слово — началась драка. Хозяин избил гостя, сломал ему три ребра. Похмелье было тяжелым: суд, приговор, исправительно-трудовая колония.
В колонии с Прасолом несколько раз заговаривал пожилой заключенный, некто Фролов, о прошлом своем вспоминавший очень неохотно. Прасол не удивлялся, он и сам хотел бы навсегда забыть о поступке, который привел в тюрьму. Зато Фролов много и обстоятельно рассуждал о боге, грядущей войне «армагеддоне», после которой останутся лишь «праведники», о необходимости «спастись» и тому подобном. Прасол слушал не без интереса, но в общем равнодушно. Его мысли занимали не «армагеддон» и грядущее «спасение», а перспектива хорошей работой загладить прошлое, скорее вернуться к честным людям, к семье…