— Ты… божья щука, молчи! Из-за тебя я книги свои лучшие в печку побросал. Чехова — в печку! Бить меня за дикость надо, а ты… хвалил.
— Другие книги узнал ты, свет истинный увидел, — пел Крыжов.
— Истинный! Свет! Друзья мои по техникуму людьми стали. Трудятся, изобретают, мир видят. А я? Что познал я? Душа моя рабьей сделалась. В червяка меня превратить хотите — божьего червяка! Не выйдет, я — советский человек!
— Напрасно сердишься, — спокойно сказал Калмыков. — Гнев застилает тебе разум. Ты пришел к нам, когда нуждался в утешении, и получил его.
Комов опомнился.
— Прости, зря я раскричался… На тебя — особенно зря, я тебе только благодарен. С тобой беседуя, все понял.
— Со мной! — ахнул Саша.
— Конечно! Ты мне про библию, восшествие Христа, про армагеддон и прочее рассказывал. Понял я — байки все. Прошло время богов, человек всему хозяин… Тебе тоже советую — уходи скорее. Брось их, мы молодые, нам дорога широкая.
Саша сидел ошеломленный. Так вот как воспринимались «божественные» беседы, которым отдавал он столько энергии! Изложение «основ» и «догматов» подорвало веру! Разве истинная вера слепа?! А что он, Калмыков, знает о современной науке? Современном мире?.. Красный огонек летит среди звезд, и миллионы людей провожают его горделивыми взорами… «Я моряком стать хочу…» Кто это сказал?.. Ах, да, маленький Пашка…
— Ясно! — Макруша, не скрывая злобы, поглядел на Калмыкова. — Диспуты нам, друг любезный, ни к чему. Ты сейчас вроде не в себе. Иди домой, успокойся, обдумай. Мы еще побеседуем.
— Уйти — уйду. Беседовать мне с вами больше не о чем.
Не простившись ни с кем, Комов вышел. Минуту спустя, хлопнула калитка.
В комнате с низким потолком царило молчание.
— Выпить хочу! — вдруг хрипло произнес Буцан.
— Можно! — радостно откликнулся Крыжов. — Сестра Евстигнеюшка-а!
— К черту твою Евстигнеюшку! Где бутылка? — не спрашивая разрешения хозяина, полез в буфет, достал «столичную», налил полный стакан, не отрываясь, выпил.
— Чего это ты? — удивленно спросил Крыжов, следя за действиями Буцана.
— Так… Закусить дай.
— На полке — мясная консерва.
Буцан пожевал, утер рот, тыльной стороной руки. Наклонился к Крыжову. Не отрывая глаз от его лица, спросил:
— Слушай, брат Прохор… мы свои здесь… По совести скажи: бог… есть?
— Есть! — твердо ответил Крыжов.
— И я верю — есть!
Калмыков поймал ехидный и насмешливый взгляд Макруши. Сказал:
— Мы живем для бога.
Буцан опустил голову. Какие мысли метались сейчас за этим низким лбом?! Наверно, и сам Буцан не понимал их. Не привыкший рассуждать и анализировать, лишь смутно тосковал об уходящей молодости своей, о прошлом, где кроме тупой веры, разврата не было ничего; о будущем, в которое даже не хотелось заглядывать.
Горько было на душе и у Калмыкова. Ведь он хочет добра людям — только добра! Почему же они не понимают его? Почему не зажигает других тот огонь, что горит в его сердце?
Где найти друзей, кому открыться?.. С особенной нежностью подумал о Любе. Она поймет, она думает так же, как Саша.
…Петро ждал «Геннадия» долго. Потом отправился к парторгу своего завода, рассказал про непонятного знакомого, про странную беседу с ним. Сообщение Петра дополнило то, что было уже известно в здешнем Управлении госбезопасности об иеговистском эмиссаре. Выследить субъекта, который однажды ночью спустился на парашюте возле местечка Н., оказалось нелегко. И все-таки, шаг за шагом, сотрудники госбезопасности сумели установить его путь. Искали в нескольких городах, куда он мог отправиться. После рассказа Петра догадки обрели отчетливую форму — он в Приморске…
Петро и Ксана, ничего этого не подозревая, надеялись, что «Геннадий» вернется. Строили планы, как будут беседовать с ним.
Однако дни сменялись днями, а «Геннадий» так и не появлялся…
Глава тринадцатая
НОЧНОЕ УБИЙСТВО
Это был большой, сильный, храбрый человек. Единственным недостатком его оказалась непривычка к опасности Когда из темноты неизвестный голос прохрипел «Руки вверх!», ефрейтор Сидорин на мгновение опешил.
Мгновения хватило. Сильная рука рванула его за кобуру, вытащила пистолет.
Сидорин опомнился. Стараясь действовать хладнокровно, как учил инструктор по борьбе самбо, обернулся.
Больше ефрейтор ничего сделать не успел. Его ударили ножом в грудь.
Дзакоев склонился над милиционером. Обшарил карманы. Вынул документы, деньги — рублей двадцать. Прислушался. Стояла глухая, полуночная тишина. Пустынная плохо освещенная улица уходила далеко, теряясь во тьме. Вокруг ни души. С одной стороны — сплошные ряды пакгаузов, которые примыкают один к другому, с другой — длинная, нескончаемая стена, ограждающая территорию порта. Вряд ли кто появится в этом глухом углу до утра. Недаром Дзакоев тщательно разработал план добычи оружия. Он понимал, что идет на риск, совершая убийство ради пистолета, но больше оставаться безоружным не мог — физически не мог! Особенно после болезни Любы, когда угроза ареста вдруг стала явной. Напав на милиционера, он, кроме оружия, захватывал ценные документы.