Щелкнул выключатель. Прасол распахнул дверь, вышел.
— Здравствуй, брат. — Как всегда в таких случаях, Крыжов говорил сладеньким ханжеским голоском. — Бог тебе в помощь.
— Спасибо, — сердечно ответил Прасол. — Помогай тебе бог. Зайди в дом ко мне, не побрезгуй.
— Не могу, брат, времени нет. А вот тючок тебе оставлю, сохрани, бога для.
— Сохраню, сохраню… Ты же мокрый весь, зайди, обогрейся.
Крыжов, не слушая, вернулся к машине. Дзакоев подал ему объемистый, но легкий тюк. Крыжов неуклюже взбежал на крыльцо, сунул тюк Прасолу.
— Возьми. В комнате воду стряхнешь, положи, где посуше.
— Сделаю, все сделаю, брат Прохор, не сомневайся.
— Я тебе верю… А сейчас — прощай. Храни тебя бог.
— И тебя… Спасибо, что наведал.
— Бога благодари, он всему голова… Прощай.
Крыжов ушел.
— Черт! Вымок весь, — ругался Крыжов, садясь в машину и заводя мотор.
Макруша и Дзакоев пропустили его жалобы мимо ушей.
— Откуда товар? — Дзакоев имел в виду только что переданные на хранение Прасолу цигейковые шкурки.
— От верного человека с торговой базы, — ответил Крыжов. — Не подведет, хотя бога истинного пока познать не сподобился. «Мурашковцем» был.
— Что еще за «мурашковец»? — Дзакоев похлопал ладонью по карману, в котором лежал пистолет. Настроение отличное, можно болтать о том, о сем. — Веры, что ли, другой?
— Ну да, — откликнулся Крыжов, не отводя глаз от освещенной фарами дороги. — У них вера не настоящая, матери Сиона поклонялись.
— Это, понимаешь ли, на Волыни началось, — продолжал «слуга килки» после паузы. — Давно дело было. Мурашко Иван, в поле гуляя, на Ольгу Кирильчук наткнулся. Она, стало быть, испугалась ну и — помертвела.
— А он? — похабно осклабился Дзакоев.
— Молчи! — рассердился Крыжов, поняв мысли Дзакоева. Снова заговорил, не в силах не блеснуть своими религиозными познаниями. — Из нее, омертвленной, стало быть, голос Христа донесся. Вещал голос, а Мурашко записывал. Трое суток вещал, потом замолк. Кирильчук воскресла…
— Регламент исчерпал, — не удержался от насмешливого замечания Дзакоев, конечно, ни на грош не веривший этой нелепо-фантастической истории.
— Ты, если слушать не хочешь, — скажи, — совсем обиделся Крыжов. — Не себе — тебе рассказываю.
— Ладно! — Дзакоев переложил пистолет в кармане так, чтобы тот давил всем своим весом на ногу. — Не злись, я шучу.
— Шути, да меру знай.
— Хорошо, хорошо, дальше-то что было?
— «Мурашковцы», как и мы, старались советской власти не покоряться, в делах ее не участвовать, мирского соблазна бежать… А порядки у них наших куда строже. «Сестрам», что в общину вступали, на спине бритвой разрез делался, кровь в бутылки собирали, с водой смешивая, «братьев» крестили.
«А с «крещенных» деньгу гребли, — хотел сказать Дзакоев, но воздержался, чтобы окончательно не обозлить собеседника. — Из крови человечьей — деньги».
— Первой наложению креста Кирильчук подверглась, — продолжал тем временем Крыжов. — Потом… Потом разброд у них начался… Мурашко с деньгами общины в Аргентину-страну смылся, говорят, есть такая — далеко от нас… «Мать Сиона», Кирильчук, значит, во главе осталась, сама «апостолов», «святых отцов Сиона» назначила… Во время войны они хорошо жили; немцы не трогали, народ, который в горе, к ним за утешением шел… Потом — хуже и хуже… «Отцы Сиона» своим путем побрели, прочее все значения не имеет, не в нем суть. «Мурашковцы» который уж год, как от веры отреклись, про них ни слуху, ни духу, кто знал — забыл давно. Кончилась их вера, чего там себя обманывать… Себя не обманешь.
Макруша выслушал этот рассказ, в отличие от Дзакоева, без всякого интереса. Религиозные истории его не занимали. Главного — почему вошел в контакт с «мурашковцем», Крыжов не рассказал. Как и Дзакоев с иеговистами, «слуга килки» не слишком откровенничал.
А связь между двумя сектантами различного «толка» была тесная, взаимно выгодная и для «свидетелей Иеговы» и для тех, кто когда-то верил в «неземную мать Сиона» — аферистку Кирильчук.
Хотя «мурашковцы» и иеговисты, как водится, друг друга считали еретиками, вне религиозных дел между ними царило трогательное единогласие. Объединяла их ненависть к советской власти. Ненависть, сознание уходящей силы — вот главные чувства, сковавшие в одну цепь бесконечно далеких по рождению, воспитанию, прошлому «брата» Кирилла Сокольского и безвестного прохиндея Крыжова; отпрыска древнего самурайского рода Рамори сан и паразита Шаю Грандаевского; монахиню Агнессу и неудавшегося нэпмана Макрушу… Они никогда не встречались, не знали друг друга, но жили по одному закону… И когда видного «мурашковца», который в тот момент носил фамилию Луцык — свою настоящую он, наверно, и сам не помнил! — неведомыми путями занесло в Приморск, он встретился, быстро нашел общий язык с Макрушей. Крыжов сперва слышать не хотел об «еретике», Макруша настоял на своем. И Макруша отыскал для Луцыка рискованное, однако выгодное занятие. Луцык стал одним из верных людей, которых Макруша имел в других городах. Религиозное прошлое не помешало Луцыку стать отъявленным мазуриком…