— Да, не то нынче, — вздохнул Макруша, в тон последним словам рассказа Крыжова о «мурашковцах». — Трудно стало. Что ни год — тужей гайку затягивают.
Крыжов, сидя за рулем, незаметно ухмыльнулся. Он знал, что недавно Макруша потерпел такую неудачу, о которой вспоминал со скрежетом зубовным, трясясь от злобы. Сектантский деятель по совместительству занимался спекуляцией… Или спекуляция была основным занятием его, а искание бога — второстепенным?.. Однако Макрушу не следовало принимать за вульгарного торговца трикотажными кофточками, модными босоножками и тому подобной пустяковиной. Макруша «барахлом» брезговал, брался только за дорогой товар. Когда несколько лет тому назад вошли в моду чернобурки, Макруша немедленно начал скупать их и продавать втридорога. Верные люди пересылали ему и получали от него самые различные товары. Заграничный нейлон, дорогая мебель, меха, золото, валюта, автомашины, новейшие лекарства — вот с чем имел дело Макруша. Неделю тому назад ему прислали из Узбекистана «партию» ковров — неважных, грубой работы, к тому же довольно дорогих. Ни первое, ни второе, ни третье Макрушу не печалило: ковры в спросе, расхватают, какие есть, по любой цене. Однако — не расхватали. Буквально в тот же день, как на грех, появились в магазинах Приморска отличные недорогие ковры. Макруша еле-еле сбыл свой товар за полцены, потерпев убыток тысяч в десять. Скупого Макрушу такая потеря приводила в бешенство…
Машина, в которой ехала теплая компания, остановилась перед красным сигналом светофора на перекрестке. Крыжов оглянулся:
— Раньше, конечно, легче было, — пояснил он. — В таких делах, как твои, раздолье, ежели в магазинах ничего нет. Тогда — пользуйся. К примеру, мыло, спички, сахар — что на них сейчас наживешь? Ничего, они везде, где хочешь есть. А бывало тысячи зашибали.
Макруша вздохнул. Он и сам с тоской вспоминал первые послевоенные годы, когда стране было трудно, когда не хватало товаров, продуктов, когда в магазинах стояли очереди, когда не говорили «я купил», а «я достал». Бойкого дельца так и звали: «О, он доставала!». Именно в ту нелегкую для честного человека пору «доставалам» и спекулянтам было раздолье: масло, крупа, конфеты, не говоря уже о мануфактуре, обуви, трикотаже, — за что ни возьмись, можно продать и перепродать с изрядным барышом. Спекулировали книгами, ботиночными шнурками, резинками для дамских подвязок — всем, в чем ощущался недостаток. И скорбь Макруши по прошлому была понятна. Ведь сейчас все реже и реже мелькает среди покупателей мерзкая морда спекулянта: спекулировать ему нечем. А если чего и нет сегодня — будет завтра. Люди не хотят больше бросать зря свои трудовые рубли…
— Что было, то прошло, — равнодушно сказал Дзакоев, которого Макрушины невзгоды нимало не трогали. — Ты свое найдешь.
«Найдешь! — сердито подумал Макруша. — Не просто это — «найти».
После провала аферы с коврами, Макруша долгое время ходил сам не свой. Угнетала мысль, что за одним крупным поражением последуют новые. Советская власть наступала, и Макруша чувствовал: опять — в который раз! — планы его рушатся. Рушатся основательно, это он тоже знал по опыту минувших лет, минувших бед. И нового подходящего «дела» не предвиделось. Совсем расстроило его известие, что знаменитая в жульническом мире спекулянтка Раечка переменила специальность, стала базарной гадалкой. В конце концов, чтобы, как он говорил, «оправдать убытки», Макруша решился на отчаянное предприятие. Цигейка, которую только что привезли к Прасолу, была краденая. Сложными и трудными путями ее воровали на заводе, передавали Луцыку. Луцык со знакомым проводником пассажирского поезда отправил тюк в Приморск. На вокзале груз приняла Люська, сдала в камеру хранения. Старуха вообще выполняла различные поручения Макруши, платил он ей хорошо. Сданный Люськой багаж ночью, перед уходом московского поезда, получил Крыжов. На поезд с тюком не пошел, вышмыгнул из вокзала к машине, где сидел Макруша. Затем мех попал к Прасолу, оттуда пойдет к надежному скорняку. «Легко ему говорить «найдешь», — сердился Макруша на Дзакоева. — А с краденым свяжешься — того и гляди погоришь».