— Люба, — чуть запнувшись, проговорил Саша. — Так надо. Надо для тебя и для меня. Потом я тебе объясню все, и ты поступишь, как захочешь. А сейчас не спрашивай ни о чем, просто поверь мне.
— Хорошо, — сказала она. — Я не буду ни о чем спрашивать, пока ты не скажешь сам.
— Спасибо! — так же спокойно ответил он…
Частично поделился Саша своими планами и с Васильковской. Васильковская одобрила.
Удалось уговорить и тетку Любы не показываться в больнице четыре дня.
Под вечер к больнице подъехало такси. Люба закончила необходимые формальности выписки, переоделась в свое платье, ждала Сашу.
Тепло попрощались с Васильковской, от всей души благодарили.
— Желаю счастья, — сердечно сказала Ирина Григорьевна. Улыбнулась с лукавинкой, многозначительно добавила: — Праздник будет общий — позовите.
Люба порозовела. Поняла, какой праздник имеет в виду Ирина Григорьевна.
Саша тоже смутился, бодро ответил:
— Позовем, конечно. Вы — первая гостья.
Саша хотел взять Любу под руку, помочь сойти с лестницы. Она сделала отрицательный жест. Зашагала без поддержки, стараясь идти как можно тверже, уверенней.
Машина уехала. Ирина Григорьевна глядела вслед…
Люська и приглашенная ею «бабонька» не подвели. Комната Саши сделалась неузнаваемой: посветлела от белой скатерти, занавесок, чистой постели. Неприглядное жилье выглядело уютным.
— Как хорошо у тебя! — воскликнула Люба. — Ведь это твоя комната?
— Моя, — радостно ответил Саша, мысленно поблагодарив Люську: он всю дорогу тревожно гадал, как покажется Любе его комната. — Моя… И твоя тоже.
Слова, вырвавшиеся из сердца, заставили обоих смутиться. Люба присела к столу. Теребила бахрому скатерти, не зная, о чем начать разговор.
Саша помрачнел. Пора сдержать обещание, пора рассказать Любе все.
— Вот, Люба… Я обещал… Только нелегкая будет беседа.
Она посмотрела с испугом:
— Почему? Что с тобой случилось? Говори же!
— И со мной и с тобой… Слушай, вот… Родился я в России, но не знаю ни отца, ни матери, ни даже фамилии своей настоящей…
Жизнь, как свиток, разворачивалась перед мысленным взором. Горькая жизнь изгнанника, сироты, бесприютного скитальца. Как сказал тогда Дэвид: «Слабый огонек под холодным ветром судьбы…» Саша не утаил от Любы ничего — ни того, что попал в Советский Союз незаконно, как враг; ни «миссионерских» заданий своих не утаил; ни пособничества Крыжову в плутнях против Любы.
— А я так верила ему, так верила! — горько сказала девушка. — Пусть взял бы несчастные эти деньги, но не обманывал.
Саша продолжал. Рассказал о намерении бежать, скрыться.
Все.
Опустив голову, ждал… Знал, что от Любы зависит дальнейшая жизнь. Гулко билось сердце.
Она встала. Подошла к нему.
— Саша!
Он поднял глаза на девушку с тревогой и надеждой.
— Я понимаю тебя и я… я тоже люблю тебя.
Обнял ее. Забыли обо всем. Сколько прошло времени — ни он, ни она не знали.
Люба осторожно высвободилась из его объятий.
— Саша! Послушай, что я скажу, и пойми меня правильно. Ты должен идти до конца. Нельзя спокойно жить под фальшивыми документами. Нельзя забыть прошлое, не порвав с ним. И подумай, какой будет твоя, прости, наша жизнь?! Вечная тревога, страх, опасения, ложь…
Саша опустил голову. Люба права.
— Чего же ты хочешь?
— Выход один. Сдайся. Пойди и сдайся.
Он молчал. Молчал долго-долго. Хрипло сказал:
— Не могу. Боюсь. Раньше мне было все равно. Теперь боюсь. Меня арестуют, сошлют, разлучат с тобой.
Люба положила ему руки на плечи. Обняла его.
— Я понимаю… Но… Иначе нельзя…
Он поднял голову, посмотрел на нее внимательно, ласково. Глаза ее с длинными ресницами были совсем рядом.
— Люба, я…
Договорить не успел.
На пороге появилась Люська. Крикнула одним вздохом:
— Беда, мальчиша!
— Что? — Саша обнял девушку, как бы готовясь собой защитить от опасности.
— Макруша и этот, который с усиками, сюда идут.
— Чего им надо? — гневно посмотрел на Люську. — Проболталась?
— Дурень, — пренебрежительно ответила старуха. — Такого средства нет, чтобы меня проболтаться заставить… Ладно, спорить потом. Смывайтесь, пока не поздно, а то беда.
— Ничего, я с ними поговорю, — спокойно возразил Саша.
— Много ты знаешь! Тот, с усиками, и тебя и ее пришьет, рука не дрогнет — отпетый из отпетых, я таких видывала. Или, думаешь, Макруша заступится? Жди!
За себя Саша не боялся. Но подвергнуть Любу опасности схватки, которая еще неизвестно, чем кончится, нельзя. Как-никак — Саша один против двоих. Дзакоев вооружен. Саша вспомнил, как он вертел пистолетом перед Прасолом… Люська права, надо подчиниться.