– Тогда погибло слишком много людей, чтобы кто-то бросился их считать, хотя сейчас находятся и такие, – вздохнул герцог. – Многие деревни в Алладио были сожжены и разграблены. За что тогда боролись – кто его разберет, но мертвых оплакивают и поныне. А теперь еще и это… Столько неферу погибло после войны, а они все никак не успокоятся.
– Неферу – это аксенсоремцы, да?
– Не только. Это народы северного побережья. На северо-западе это аксенсоремцы, на севере это мортемцы, на северо-востоке… Впрочем, они, должно быть, уже выродились. У тебя есть карта?
Я вытащила ворох карт и атлас и расстелила на столе.
– Оставь одну, – герцог кивнул на карту материка. – Вот здесь, чуть выше Нортума в Море тонущих кораблей раньше находились Драконьи острова. Согласно одной из легенд, поверженный Морской дракон упал в этом месте, и его плоть обратилась в скалистый остров, испещренный горами и вулканами, которые не прекращали бередить землю сотни лет. Во время последнего, самого сильного извержения, остров распался на три крупных части. Одна из них – небольшой остров Яхли, вот тут, между северной и южной землей. По поверью, под этим островом находится спящее сердце дракона. Как думаешь, могут ли долго прожить люди на такой пороховой бочке?
Я поспешно покачала головой.
– Нет, наверное. Острова даже на карте не отмечены.
Герцог усмехнулся, но промолчал.
– Я тоже так думаю, – все же кивнул он, почувствовав, что пауза затянулась. – Им обязательно пришлось бы искать место, куда они могли бы переселиться, и вариантов у них было не так много. В любом случае, уже поздно, и тебе пора спать.
Я залезла под одеяло, и герцог уменьшил огонек керосиновой лампы.
– Герцог, – прошептала я, когда Вайрон направился к выходу. – Вы не выносите войны?
Он усмехнулся.
– Любить ее мне уж точно не за что.
– Но разве не она принесла вам славу, власть, богатство и почет?
Вайрон дернул плечами, будто говоря, что ничего из этого не было ему нужно.
– Ты ошибаешься, если думаешь, что деньги и имя – предел мечтаний.
Я зябко поежилась и плотнее закуталась в одеяло.
– Для человека, у которого нет ничего, сойдет и это.
– Сойдет, – его голос был полон добродушной иронии, – но хватит ли?
Герцог, чуть повернув ручку, приоткрыл дверь. Тусклый луч света заглянул внутрь и с щелчком замка исчез.
Глава 6. Один умирает…
Над Жемчужным морем расстилалась ледяная голубизна неба. Длинный шпиль Хрустального замка разрывал плотный заслон облаков. Его обрывки расползались и, подхваченные холодным ветром, таяли над Гелионом. Во всем ощущалась свежесть и ясность утра. Вдалеке шумели водопады. С балкона их голос казался еще менее разборчивым, чем вблизи, где они грозно кричали на языке, которого Вейгела не знала.
Накинув на плечи теплую мантию, Вейгела стояла на террасе, соединявшей ее комнату с комнатой брата. Прежде, обращая свой внутренний взор на эти двери, она видела за ними солнечный вихрь. Он был до того ярким, что все остальные предметы на какое-то мгновение теряли форму и цвет. Теперь, когда в комнату никто не заходил, в этих стенах, пустых и угрюмых, не сохранивших даже отпечатка своего хозяина, поселился мрак. Порой по ночам реальность, пробуждавшаяся в ее снах, создавала кошмары, где она искала брата и не находила. Тогда, с трудом вырвавшись из мутных глубин сознания, лишенного ясности, Вейгела придвигалась к спинке кровати и немигающим взглядом долго всматривалась в стену, за которой находилась комната Модеста, и чем дольше она на нее глядела, тем меньше видела: темнота соседней комнаты вдруг становилась осязаемой, неудержимой, она ширилась и проламывала стену, отрезая Вейгелу от мира, внушая ее телу чувство той же пустоты, какой была полна комната напротив ее кровати.
Иногда принцесса искренне верила, что рано наступившие холода вызваны не антициклоном, принесшим с Мортема жуткие колючие ветры, а отъездом ее брата, лишившим их землю второго солнца, и доказательством этого служила ее неспособность согреться: сколько бы она ни куталась в меховые мантии и плащи, сколько бы ни натягивала на себя одеял, она продолжала мерзнуть, словно холод таился не в воздухе, а в ее остывшем сердце. Теперь, когда ее реальность слилась с кошмаром, Вейгела, даже ощущая на пальцах прикосновение солнца и лижущие языки пламени, чувствовала себя так, словно проснулась глубокой ночью и хочет, и не может заснуть.
Вейгела стояла у самой балюстрады, и в лицо ей бил упругий ветер, взбивая волосы, уложенные в сложную косу. У подножья Хрустального замка и дальше, покуда видели глаза, разливалась густая белая гуашь: лилии стояли в полном цвету. Их спокойная энергия, свист ветра, доносивший с утесов жалобы моря и кипение пены, крапинки звезд, невидимые валмирцу днем, но всегда заметные для глаза неферу, успокаивали Вейгелу, но не облегчали груза у нее на душе. Она была песчинкой в этом бесконечно живом и возобновляющемся мире. Она ничего для него не значила, но горе ее было так велико, что лишись оно оков ее тела, мир погрузился бы в непроглядный мрак.