– С чего ты взял, что король возвращается? – спросила Сол, заглядывая за каменное ограждение, где светлые опоры моста терялись в туманных сумерках, укрывавших землю и делавших обрыв бесконечным.
– Ну как же? Разве могут советники вернуться без него? – Линос рассмеялся, призывая королеву посмеяться вместе с ним, но за белокурыми локонами губы Сол задрожали.
Сол вцепилась в перила. С ее зажмуренных глаз катились крупные слезы. Линос видел, как дрожат ее плечи, и держался наготове, чтобы в случае необходимости схватить королеву за руку и отдернуть от края. Но в этом не было необходимости. Королева Сол вдруг осела на каменную кладку, сжимаясь, становясь совсем маленькой от силы душащего ее горя, и схватилась за голову, закрывая уши от голосов, которые Линос не слышал.
– Король, – вдруг догадался Линос, – не вернется, верно?
Королева ничего не ответила. Она переживала один из своих коротких, но с каждым днем все более изнуряющих приступов паники, вызванных чувством бессилия и отчаяния, сопровождавшим ее даже во снах. То, как быстро все менялось, как каждый день таил в своем свете нож, готовый вонзиться ей в спину, и как беззащитна она была перед каждым ударом судьбы, лишало ее ощущения контроля над своей жизнью. Да и вообще, был ли у нее этот контроль хоть когда-то?
– Проводи меня до королевских покоев, – попросила Сол, чувствуя, как сердечный ритм приходит в норму и ей становится легче дышать. – Я чувствую себя неспособной идти.
Линос, все это время не знавший, куда себя деть, и стыдившийся того, что своим присутствием ставил королеву в неловкое положение, охотно протянул ей свое плечо. Сол взяла его под руку и, вяло переставляя ноги, двинулась обратно в замок. Хоть она и была на целую голову выше Линоса, юноша почти не чувствовал ее веса. За последние месяцы королева похудела до того сильно, что стала почти прозрачной, и всю дорогу Линос думал лишь о том, что врачам нужно уделять ей больше внимания, иначе Аксенсорем потеряет династию.
Они молча дошли до восточной части замка, и уже у самых дверей Сол опустила его руку.
– Ваше величество, я… Могу я позвать кого-нибудь для вас?
– Нет. Нет, не хочу, – ее манера сопровождать движением головы свое согласие или отказ, так живо напомнили юных принцесс, что Линос на секунду почувствовал и на себе тень тяжелой, невосполнимой утраты, которую отбрасывала королева. В его груди разрослось и тут же опало, не успев укорениться, холодное, мерзкое чувство беспомощности и страха перед грядущим.
Они попрощались. Линос был уже в конце коридора, когда королева вдруг окликнула его.
– Линос! Главное – ни слова. Ни слова Вейгеле!
Но Вейгеле не нужны были чужие слова.
Когда Линос наконец-то ушел и принцесса почувствовала себя более свободной в выражении чувств, она долго кружилась по комнате, не в силах удержать энергию, которой напитывала радость каждую ее клетку. Пританцовывая, перепрыгивая с места на место летящим шагом и кружась на носках, Вейгела представляла, как воссоединится с братом, и ее радость – столь бурная и искренняя – причиняла ей боль, но не проходила. Как корни иных растений, пережив долгую засуху и неожиданно попав в водную среду, захлебываются в воде, лопаются и загнивают, так и сердце Вейгелы, привыкшее к несчастьям, укоренившееся в них, вдруг стало болезненно тяжелым от ликования, разбухло и давило на грудину. От восторга было трудно дышать, но она продолжала носиться по комнате, не замечая, как до крови расчесывает руку. Уже потом, сбежав от духоты комнаты на балкон, Вейгела заметила порванную кожу и крупные красные пятна на руках. Радость осела, хоть и не схлынула до конца.
– Как он может сюда приехать? – спросила себя Вейгела, смотря, как желто-красная сукровица растекается вокруг болячек. – Гелион ведь заражен. Может, Линос имел в виду, что Модест вернется в Аксенсорем, но не в Гелион? А если его обманом завезут сюда, и он заболеет?
Вейгела мысленно потянулась к их связи.
– Модест, – вздохнула она, почувствовав отголосок на той стороне. – Мне сказали, что вы с советниками возвращаетесь в Аксенсорем. Где вы сейчас?
– Советники? – голос Модеста дрогнул, а затем Вейгела почувствовала засасывающую тоску и ярость. Сила, с которой на нее обрушились чужие эмоции, ударила в солнечное сплетение и выбила из ее тела весь воздух. Она схватилась за сердце, словно могла нащупать и вырвать эту боль.
– Модест? Модест, ты не с ними?
– Я… Нет. Я остался.
– Почему?
– Я, – Вейгела почувствовала слезы в его голосе. – Не заставляй меня… Говорить.