- Ты как, дорогая?
Бритва исчезает в рукаве. И Освальд поправляет манжеты, хмурится, заметив на белой ткани красное пятно, а ботинки и вовсе в крови, но ботинки его не заботят.
- Мне… - Таннис взялась за горло. - Дурно.
- Это пройдет, - он подал руку. - Я не подумал, что в холле для тебя может быть слишком душно. Прости.
- Конечно.
Разве есть у нее иной выбор? Булавка в рукаве против бритвы? Нет, Таннис не настолько глупа.
- Могу я… к себе вернуться? - она старается не смотреть на пол, и на стены тоже, и на Освальда, вновь задумчивого. Маска вернулась, только ноздри нервно подрагивали.
Его запах крови раздражал? Или напротив, привлекал? И молчит, не отвечает, а чем дольше тянется пауза, тем Таннис страшнее. Он ведь и ее убить способен…
- Все-таки неприятно, когда жена изменяет, - он перевернул мертвеца и, выпустив руку Таннис, наклонился. - И при этом клянется, что любит меня… любит, ревнует и изменяет. Где логика?
- Не знаю.
Освальд вглядывался в измененное смертью лицо, не соперника - случайного попутчика, который был нужным и перестал быть.
- И я не знаю. Таннис, конечно, ты можешь вернуться к себе. Неужели ты думаешь, что я поступлю с тобой также?
Поступит. Если его разозлить. Но Таннис постарается вести себя осторожно.
Очень-очень осторожно.
- Ну что ты, глупая, - Освальд обнял одной рукой, второй же попытался избавить от сетки вуали. - Придумала себе… как я могу тронуть тебя? Я же обещал, что отпущу. А это не жалей, оно - падаль и падалью было всегда. Но мне приходится иметь дело с такими, как он… руки в крови, да?
- Сейчас?
- И сейчас тоже. Но вообще… в крови и ее станет только больше. Но с чистыми руками мир не изменишь. Такова реальность, Таннис.
- Твоя реальность.
- И твоя тоже, - он все-таки справился с бантом на шее, и вуаль почти содрал. - Прости, если делаю больно. Я бы хотел тебя уберечь, но не выйдет. Мы оба это знаем. Да?
- Да.
- Тебе стоит отдохнуть… время идет… время прошло, а меня, кажется, обманули…
Он шел, качаясь, не то удерживая Таннис, не то сам на нее опираясь.
- Сейчас ты переоденешься. И я переоденусь… точнее, заодно и переоденусь. А потом мы вернемся… я в своем праве, Таннис. Верно? Конечно… знаешь, мне неприятен твой страх. Помнишь, было время, когда ты меня любила? Или нет… какая любовь у такой малявки… слепое обожание. Хоть в чьих-то глазах я был героем. Куда что подевалось? Не знаешь?
- Не знаю.
- Вот и я не знаю, - он остановился у дверей ее комнаты.
А в следующее мгновение весь старый дом вздрогнул эхом далекого взрыва…
- Надо же, - Освальд вытащил часы и постучал по крышке, пытаясь оживить замершие стрелки. - А я уж думал, что обманули… вот и все, малявка, а ты боялась. Мир меняется и знаешь, что главное?
- Что?
Кейрен, который обещал вернуться.
…и нарисованный сон, что не станет реальностью.
- Чтобы эти изменения не сожрали нас с тобой, - ответил Освальд. И был он предельно серьезен.
Глава 39.
Треугольник на листе бумаги. Три вершины. Три медианы.
Точка резонанса. Зеркала-окружности. Стоит закрыть глаза, и Брокк отчетливо видит этот рисунок, пусть бы и сам лист, и стол, на котором он лежит, придавленный осколками кирпича, остались на барже.
…баржа - на реке.
Долгие сборы, Олаф мечется, наполняя старый саквояж грязной одеждой. Он комкает женские рубашки, сворачивает платья, перевязывая их чулками, которые похожи на разноцветных змей, и Олаф берет их осторожно, точно опасаясь, что оживут, вцепятся в руку.
Его женщина следит за ним из-под рыжих ресниц.
Не пытается остановить, но лишь хмурится, и полные ее губы мелко дрожат. Она вот-вот расплачется, и Олаф, роняя желтоватую рубашку, на сей раз, кажется, мужскую, становится перед ней на колени. Он пытается утешить, говорит что-то быстро, задыхаясь от спешки, и она кивает.
Инголф наблюдает за обоими.
И тоже хмурится, но причина его сомнений - на белом листе.
- Знаете, все-таки обидно, что завещание не составил, - нервная улыбка частью прежнего образа.
- А было, что завещать?
Пожимает плечами.
Саквояж несет Брокк, и при каждом шаге саквояж раскачивается, норовя врезаться в ногу острым краем.
- Дальше я сам справлюсь, - Инголф подает даме руку, и та прячется за спину Олафа. - Леди, я не причиню вам вреда.
- Надо ехать, - Олаф помогает ей забраться в карету. - Мы еще увидимся. Обещаю.
Ложь.
И уже сам Брокк, стирая треклятый чертеж, обманывает жену.
Во благо. Потом, позже, она поймет, почему нельзя было иначе. Или можно, но он не нашел способа… плохо пытался.