— Долго же они чухались! Тут ехать то полкилометра.
— Хрен они этот пожар потушат, — предположил Шаврин. Мысин был другого мнения.
— А они и не будут его тушить. Сгорит камыш — им же лучше. Ветер удачно дует, а так бы повернул на поселок, и п…ц нашим цыганам.
— А было ведь так лет десять назад, — припомнил Шаврин.
— Тринадцать, — поправил Колодников. — Но там конкретный поджог был, будулаев конкуренты палили. Цыган тогда года три в городе не было.
— А жалко, что он дует в другую сторону, — мечтательно протянул Игорь Масленников.
— Да ты что, брат? У нас тогда полгорода бы без ширева загнулось.
За таким трепом они дождались, когда и к ним подползет фронт огня. В некоторых местах он расширялся до полукилометра, а к концу сузился буквально до тридцати метров. И когда казалось, что огонь скоро сожрет и эти остатки сухих зарослей, из дыма проявились две могучих фигуры. Теперь Рыбаки уже не бежали, они еле шли, шатаясь, и непрерывно кашляли.
— Ну, что, побегали? — спросил добродушно их Колодников. — Поехали теперь, прокатимся.
Отец и сын не сопротивлялись, только утирали с глаз могучие слезы.
Уже через час они давали показания Ольге Малиновской.
— Ну а что, баба хорошие деньги дала, за то, что мы этого шпендика прижучили, — степенно рассуждал Старший Рыбак. — Что ж не подкалымить.
С него сняли его тулуп, но от этого стало еще хуже. Терпкий запах немытого тела смешивался с устоявшимся запахом рыбы и гари, так что Малиновской, чтобы выжить, пришлось открыть окно.
— Убить человека, это для вас — подкалымить? — не выдержала Ольга.
Колесов усмехнулся своими, словно вырубленными топором губами.
— А, человека не жалко, человек тварь сволочная. Мне вот собаку свою стрелять жалко было. Всю жизнь со мной прожила, лет двадцать, потом умирать начала, уже и печенка через задницу вываливаться стала, вроде, и облегчить мучение ей надо. И все равно еле пристрелил, кое-как рука поднялась. А человек, он тварь поганая. Я бы половину соседей своих поубивал бы, тварь на твари сидит и тварью погоняет. Только и думают, как бы украсть что у тебя, собак отравить, да еще какую гадость придумать.
Ольга решила, что с философией пора завязывать.
— И сколько она вам за это дала?
— Двадцать кусков. Десять до того, десять вчера мы вот получили.
— Как вы его убивали? Когда, с кем — подробности?
— Да, как. Вошли вечером, он спал. Мы с Ванькой лупанули по стакану водки, девку в кухню выгнали, чтобы не мешались. Я веревку накинул, а сын держал. Он не долго мучился, децал то этот, быстро сомлел. Мелкий еще, силенок то нет.
— А что ж вы его так по изуверски в мешок затолкали?
— А там темно было, Ванька толкал, да я и не заметил, что он башкой за край мешка зацепился. А сынка не поймет в чем дело, давит. Так мы его и сломали.
После того, как Большого Рыбака увели, Ольга некоторое время сидела совершенно опустошенная. Это было против ее правил, но она открыла еще одно окно, заперлась в кабинете, достала из сейфа цветистую коробку с подарочной коллекцией бутылок, по сто грамм каждая, выбрала коньяк. Пропустив в организм пятьдесят грамм, она, не торопясь, выкурила сигарету, и только тогда велела ввести Наташу Челнокову. Через десять минут эта молодая вдова уже рыдала, пуская крупную, обильную слезу.
— Я же во всех комнатах обои сменила, навесные потолки сделала, раковину новую поставила!
— Но перед этим вы наняли Колесовых, и они задушили хозяина квартиры. И закопали его как собаку, в лесопосадке.
— Это не я, это они.
— Понятно, что они. Но заказ то был ваш. Так бы он еще сколько жил?
— Да, кому он нужен был, старый хрен! — взорвалась Наталья. — Его родная жена знать не хотела. Тот как к ней в Торск приезжал, так она два часа его выдержать не могла, в шею выгоняла.
— А как вы с ним познакомились?
— На вокзале я с ним познакомилась, в Торске. Я как раз от Ибрагима сбежала, не знала, куда идти, куда ехать. А тут он со своим участием. От жены как раз ехал. Предложил к нему поехать, переночевать. Так, сначала, хорошо было, но потом он меня просто достал. Такой он нудный, по сто раз про одно и тоже за день может рассказать, потом еще и еще! Как попугай!
— А как вы хотели объяснить всем соседям и родне исчезновение Вениамина Челнокова?
— Заявила бы, что пропал без вести. Уехал в Торск и не вернулся.
Затем Наташка снова вспомнила про свою несостоявшуюся квартиру.
— Я же такой ремонт там сделала! Такой ремонт! Как же это все теперь? Кому достанется?
— Теперь это все отойдет к государству, да и вам свое жилье теперь не скоро понадобиться.
Через час Малиновская вошла в кабинет Кудимова и положила на стол папку с делом.
— Все. Дело Челнокова можно отправлять в суд, на арест всех троих фигурантов.
— Молодчина Ольга. Даже не в сорок восемь часов, а в четыре уложилась, — похвалил Кудимов.
— Алексей Дмитриевич, можно, вы его в суде представлять будете.
Прокурор опешил.
— Ты чего? Тут же все уже готово?
— Вот именно.
— Так в чем дело?! — не понимал прокурор.
— Да, тошно мне на них смотреть. У этих рыбаков в заначке двести тысяч лежало, так они за двадцать еще человека взялись убить. Да и Наташа эта, со своими обоями. Заберите его у меня, Алексей Дмитриевич.
— Ну, хорошо-хорошо. Иди, отдыхай.
Старый волк Кудимов так и не понял мотивов Ольгиного отказа. Он уже к подобному как-то привык.
ГЛАВА 24
Встреча двух подполковников произошла совсем не так, как это предполагал Косарев. Он отдал список выявленных родственников своему новому работодателю. Тот, в свою очередь, предложил ему проверить трех первых адресатов на степень их благонадежности: как у них насчет выпивки, не брали ли они в банке ссуду, которую потом не смогли отдать? Какие у жильцов соседи, не бандиты и не алкаши ли, случайно?
— Мы закупаем жилье, и обязаны знать все, с чем могут столкнутся наши клиенты, — пояснил такой интерес Александров.
Косарев посчитал такой интерес законным.
"Какой настырный парень", — с уважением подумал подполковник. — "Да, с таким риэлтером все будет надежно. Просто удивительно — в наше время и быть таким честным".
И надо ж было случиться, что, поднимаясь на крыльцо первого адресата в списке "Саши в кубе", Косарев встретил выходящего из подъезда Мазурова. Это был рослый, атлетического сложения брюнет с густыми, черными усами, и длинноватым, слегка висячим носом.
— Стоять! — строго прикрикнул на него Косарев. — Руки за голову, ноги на ширине плеч!
Тот вместо этого сунул ему лодочкой свою руку.
— Нет, ты что, думаешь, я после всего этого тебе руку подам?! — спросил Косарев, и при этом лицо у него было такое, словно перед ним стоял если не Гитлер, то, по крайней мере — Пиночет. Мазуров стушевался. Он прекрасно знал артистические манеры своего коллеги, но не знал их пределов.
— Не, ты чего мне тут пургу гонишь? — спросил Мазуров. — Чё наезжаешь то?
— Нет, а ты не знаешь что?! Ну-ка, пойдем, отойдем!
— Пошли. Может, в машину сядем?
— Давай-давай! Я счас с тобой разберусь!
Они отошли за угол, Мазуров открыл машину, подержанную девятку стального цвета. Косарев сурово кивнул головой — дескать, садись первый сам. Любой, кто видел эту сцену со стороны мог подумать, что дело кончиться как минимум дракой, и очень бы удивился, когда увидел все, что произошло за тонированными стеклами машины.
Как только они оказались внутри машины, Косарев тут же сменил свое свирепое выражение на нормальное, и, подав руку коллеге, спросил: — Ты чего это, Михалыч, мне дорогу переходишь?
— В каком смысле?
— В прямом.
Он достал список Александрова, его он, конечно, предусмотрительно отксерил.
— Знакомый списочек?
Мазуров, изучив фамилии и адреса, удивился.
— Откуда он у тебя?
— Александров дал.