— Посадили они его в машину, и увезли, болезного, — взволнованно говорила она.
— Он сам шел?
— Да какой там, еле ноги передвигал! Как поили они его эти дни, просто страшно. Прямо как Коленьку до этого. Оба они слабы на выпивку то. Все в отца их, Ивана. Добрый такой был мужик, а сгорел от водки. И жена его перед этим повесилась. Тоже пила сильно!
Колодников был готов взвыть от горя.
— Эх, Ольга Николаевна! Вы бы нам раньше позвонили, когда он только пришел! — с досадой скривился Андрей.
— Да как? У меня внучку только сегодня забрали! Телефона то у меня нет. Пошла вот к соседям, а у них он не работает. Наркоманы, говорят, где-то кабель вырезали. А далеко, куда я от внучки уйду? Я от нее ни на шаг. Как привязанная.
— Кто с ним еще пил?
— Ну, как всегда: Надька с тринадцатой квартиры, и Витька с Вовкой со второго подъезда. Трое еще с Цыганского поселка приперлись, бомжи вылитые. Все они с Колькой до этого валандались.
Андрей обернулся к Шаврину: — Запиши на всякий случай эти имена, может, еще пригодятся.
Когда Колодников, Шаврин и Зудов вышли из подъезда, Андрей подвел итог.
— Мне кажется, что мы его больше живым не увидим.
— Да, это точно.
В это время Виктор Демин шел по улице Лермонтова. Это была обычная, деревенская улица на окраине города. Сюда еще не дошел газ, так что домики эти стоили даже по Кривовским меркам сущие копейки. Но и среди этих домишек жилье, куда шел участковый, было сущим убожеством. "Халупа", — только это определение пришло на ум Демину, когда он остановился около калитки под номером пятьдесят два. Собаки, конечно, не было, так что он по-хозяйски прошел в ограду, и, обнаружив, что дом заперт, ладонью постучал в дверь.
— Эй, хозяева, открывайте! Милиция!
Через пару минут стукнул засов, и в дверном проеме показалось заросшего редкой щетиной лицо старика. Особым украшением этого облика была большая бородавка на его длинном носу.
Осмотрев участкового, он хмыкнул.
— В самом деле, милиция. Заходи, коль так.
В домике было холодно, подслеповато, и убого. Со старомодной кровати, под скрежет старорежимных пружин, с трудом поднялась грузная, замотанная в древнее тряпье старуха. Единственное, не забитое окно давало мало света, но и в нем было видно жуткую нищету всей обстановки.
— Да-а, — протянул Демин, — не очень богато вы тут живете.
— Да, какой там живем, подыхаем медленно и все, — ответил старик, усаживаясь за стол.
— Давно вы тут обитаете?
— Второй месяц пошел.
Демин сел за стол, открыл папку, достал лист бумаги.
— Ну, тогда давайте знакомиться. Меня зовут Демин, Виктор Николаевич, я ваш участковый.
— Соболев, Михаил Иванович, — буркнул ветеран.
— А вас как зовут? — Демин обернулся ко второму обитателю дома.
— Монина, Антонина Алексеевна, — прохрипела старуха.
— Вы муж и жена?
— Да, упаси Бог от такого! — Старик даже сплюнул в сердцах.
Демин не понял.
— Как нет, просто так, что ли, сожительствуете?
— Да, какой сожительствуем! — Соболев махнул рукой. — Не те года, чтобы сожительствовать. Свезли нас вот в одну халупу, как в одну могилу, и все. Живите, как хотите, подыхайте как получиться.
Демин поразился.
— Нормально!? То есть, вы до этого не были знакомы?
— Нет, откуда! У ней квартира была на Щорса, двухкомнатная, а у меня на Пролетарской. В другом конце города. Облапошили нас, как дураков, и бросили сюда, подыхать.
— Так, теперь дальше все по порядку. Какая квартира у вас была? — обратился Демин к деду. — Адрес?
— Пролетарская сорок два, квартира шесть. Трехкомнатная, хорошая квартира, теплая, с большой кухней, магазин внизу, рынок рядом, аптека. Благодать! Рай, а не квартира. Бабка у меня год назад умерла, дети еще раньше преставились. Тут, я, честно говоря, — он махнул рукой, — в запой ушел. И как эта курва меня на обмен уговорила, не пойму! Прямо как гипноз какой. Зачем тебе говорит, дед, за лишние метры платить? Давай, махнем на однокомнатную. Я, по пьянке то, и согласился. Документы все подписал, не читая. Какой там читать, я и букв то не разбирал, когда подписывал! И вот, вместо однокомнатной квартиры попал сюда.
— А в милицию потом не пробовали обращаться? — спросил Демин.
— Пробовал. Да он мне сказал, что теперь все бесполезно. Выгнал, как собаку.
— Кто он то?
— Да, участковый наш, Колька. Там, на Пролетарке.
— Копчик?
— А, не, знаю, как у него фамилия, длинный такой, с фиксой во рту. Орал он на меня сильно. Алкаш, кричал, ты все пропил, а теперь хочешь все вернуть через нас! Тебе вернут, а ты опять ее пропьешь! Что ты теперь тут ходишь, права качаешь? Ты никто! Выгнал, как собаку, — повторил он. — Слава богу, нам сюда хоть еще пенсию носят, а то вообще бы загнулись давно.
История старухи была еще страшней. У ней были и дети, и внуки, но все они давно разъехались по разным городам и напрочь забыли о существовании своей родной бабушки. Здесь Зубаревская отличилась особенно.
— Она ведь пришла ко мне, сказала, что из собеса, — обливаясь слезами, рассказывала Монина. — "Что, — говорит, — бабушка, тяжело одной жить? Давайте мы вас в дом престарелых устроим. Но только там берут тех, у кого жилья нет совсем. Давайте, мы вашу квартиру продадим, а деньги за квартиру пойдут государству. За это вам будет потом всю жизнь усиленное питание". Вот так сказала, а вместо этого я вот здесь оказалась. Мне бы до собеса добраться, чтобы наказали ее там за самоуправство. Да ноги у меня сильно болят. До остановки даже дойти не могу.
"Вот сука! — изумился Демин. — Это ж надо такое придумать!"
— Болеет она, простыла, — сказал Соболев, кивая на невольную спутницу жизни. — Ей же восемьдесят шесть лет! Жалко мне ее.
— А вам сколько?
— Я еще молодой, мне только вот на днях семьдесят два стукнуло. Что, тут же холодно, вот она и простужается. Я уж половину яблонь в саду перепилил и сжег, а что толку. Разве эту халупу протопишь, щели вон какие? Вот, возьмешь бутылку, раздавишь, вроде согреешься.
— А какие у вас документы есть? Паспорта есть?
— Нет. Умыкнула, сучка. Пенсионное есть, и у меня, и у нее. А то бы мы и пенсию не получали. Тогда бы нам вообще хана пришла.
Когда Демин, записав показания, уходил, старик увязался за ним.
— Пойду, бутылочку возьму у Верки, — сказал он.
— Это из сорокового дома? — Понял Виктор. — Она все продает свою паленку?
— Да, у ней она всего двадцатку стоит. Тонька не пьет, поэтому и болеет. А меня ничего не берет. Алкоголь, он как антифриз работает, не дает крови замерзнуть.
И он, переваливаясь на кривых ногах, свернул в сторону, к дому номер сорок.
ГЛАВА 7
Панков на неделю отъехал в командировку в Саратов, на совещание начальников городских отделов внутренних дел по Приволжскому округу. За него, как обычно, остался Попов. Когда утренняя пятиминутка закончилось, Попов кивнул Астафьеву: — Юрий Андреевич, вы задержитесь.
Расспросив его о паре не сильно значащих дел, Попов спросил, странно косясь глазами куда-то в сторону: — Ты, мне говорят, решил вплотную заняться Зубаревской?
— Ну, вплотную, это еще сказать нельзя. Просто все эти дела были у нас раскиданы на несколько человек, я обобщил в одних руках.
— В чьих?
— В своих. Выполняя ваше распоряжение, решил объединить их в одно дело о серийном мошенничестве.
Попов опешил.
— Мое распоряжение? Какое еще мое распоряжение?
— Как какое, вот это.
Астафьев с невозмутимым лицом достал из папки листок бумаги. Это было постановление об объединении в одно производство дела на Зубаревскую Софью Романовну. Бумага была стандартной, от руки вписывались только имя и фамилия фигуранта. При этом подпись была его, Попова. А, судя по числу, подмахнул он ее как раз два дня назад. Владимир Александрович напрягся, и попытался представить себе, что тогда могло произойти, и почему он поставил тут свой автограф. Память у подполковника работала хорошо, так что он вспомнил, как уже в конце дня к нему пришли сразу несколько руководителей подразделений, с многочисленными, самыми разными бумагами. Тут еще жена звонила — внучка внезапно затемпературила. Видно, тогда он в запарке и подмахнул эту самую бумагу. Идти сейчас пятками назад ему было неудобно.