— Я же сказал, что, если мне придется спрашивать снова, я буду очень настойчив. — Он направил клинок в грудь ближайшему вышибале.
Женщина вскочила, попятилась и больше не возражала. Она махнула рукой в сторону правой занавески и прошептала:
— Он в четвертой комнате по коридору.
Ута подмигнул хозяйке борделя и обернулся к Ториану:
— Ты с ними тут разберись, если что, а я вернусь через минутку.
Он отбросил занавеску и вошел в коридор. Из-за разноцветных занавесок высунулись перепуганные лица, в основном мужские — люди бросили свои развлечения, услышав шум на входе. Ута окинул их испепеляющим взглядом, после чего они сразу убрались прочь, и шагнул к четвертой комнате; оттуда доносился какой-то шорох. Откинув ярко-красную занавесь, он увидел тощего человека, который пытался протиснуться в узкое окошко. Он был полуодет, в руках держал сапоги и длинный меч в ножнах. На деревянной койке, стоявшей посередине каморки, лежала голая женщина; похоже, ее нисколько не заинтересовало вторжение незнакомца, и она с безразличным видом смотрела, как Ута мгновенно пересек комнату и схватил Гленвуда за ногу.
— Я совершенно уверен в том, что в последнее время ничем не оскорбил Одного Бога, — воскликнул человечек, когда Ута грубо втащил его обратно.
Лицо его еще не приобрело нормальный цвет после «упражнений» на кровати, и он сопротивлялся только для виду.
— Для начала застегни штаны. Нам нужно кое о чем поговорить, — сказал Ута, сжимая шею Гленвуда рукой в железной перчатке.
Он легко поднял человечка и, подержав его так несколько секунд, поставил на пол.
Гленвуд оглянулся на женщину, которая продолжала наблюдать за происходящим.
— Что, пропало всякое желание лечь со мной? — слабо улыбнулся он.
Женщина презрительно фыркнула и отвернулась к стене.
— Когда здесь нахожусь я, Гленвуд, тебе даже не стоит надеяться, — хмыкнул Ута и выпихнул мошенника в коридор.
Тот споткнулся и рухнул на деревянный пол, уронив при этом сапоги и меч. Снова из-за занавесей высунулись встревоженные лица, но быстро исчезли — никто не желал вмешиваться в события, в которых участвовал Черный священник.
— Это очень похоже на длинный меч, Гленвуд, — будто бы вскользь заметил Ута, выходя в коридор. — Предполагаю, что, как человек низкого происхождения, ты просто присматриваешь за этим предметом, который принадлежит какому-нибудь благородному господину.
Преступники часто считали, что могут безнаказанно носить оружие аристократов — если при этом держаться подальше от священников.
— Вообще-то нет, брат священник, мой отец был… в некотором роде благородным человеком.
Ута рассмеялся и как следует поддал мошеннику. Гленвуд издал странный звук, похожий на визг собаки, неуклюже прокатился по коридору и вывалился в переднюю комнату. Все люди, находившиеся за желтой занавеской, обернулись посмотреть на того, кто появился с таким шумом. Стражники натянули тетивы арбалетов, сержант Клемент угрожающе взмахнул тяжелой булавой. Ториан еще не спрятал меч в ножны, и Ута подумал, что его собрат-священник выглядит весьма внушительно; он гневно смотрел на охранников из борделя, и пурпурный символ ордена сверкал у него на груди. Гленвуд находился в самом унизительном положении; выкатившись из коридора, он оборвал желтую занавеску, и тряпка обмоталась вокруг его тела. Ута схватил его за шиворот.
Взгляды хозяйки «Голубого пера», обращенные на священников, метали молнии.
— Отлично, вы нашли того, кто вам нужен, а теперь убирайтесь из моего заведения.
Ториан направил острие меча на женщину.
— Мы оставляем тебя и дальше погрязать в безнравственности, женщина. Но будь уверена: позже я вернусь, чтобы научить твоих слуг, как следует правильно обращаться к служителям Одного Бога.
У женщины был такой вид, словно она готова разразиться площадной бранью, но она прикусила язык и велела своим людям не двигаться. Ута грубо протащил Гленвуда мимо каресианцев, держа его за шиворот, и для скорости время от времени поддавал ему железным башмаком.
— Брат, по-моему, мы раздобыли то, за чем пришли, — произнес Ута. — Может быть, покинем это место?
Ториан позволил себе слегка улыбнуться в знак согласия, но тут же его лицо снова приняло мрачное выражение, и он медленно отступил к выходу, окинув каждого каресианца по очереди тяжелым взглядом.