Выбрать главу

Дубовицкий укоризненно покачал головой:

- Ну зачем же по трубе? Ведь есть лестница… Нехорошо.

- Эксперимент, товарищ Дубовицкий.

- Какой эксперимент?

- Проверочка. Проверял, могли ли те, что ризницу грабанули, этот риф взять.

- Ах, вон оно что?

- Передохну чуток - наверх полезу.

- Шею свернете, - сказал я. - Не советую судьбу искушать.

Он зыркнул на меня глазами, пригладил ладонью мокрую от пота челочку:

- Судьба - баба добрая!

- Как для кого…

- Для моряков, понятно. Меня лично она навек полюбила, не первый год с ней марьяжу. Так что до свиданьица наверху.

Проводив глазами матроса, Дубовицкий меланхолично заметил:

- Вот с каким кадром приходится работать, Леонид Борисович!

Я был согласен с его невысказанной, но подразумевающейся характеристикой. Похожих «братишек» я навидался в Петрограде, когда участвовал в разоружении матросов-анархистов Второго флотского экипажа. Но Дубовицкий зря рассчитывал на мое сочувствие: даже когда он был прав, я все равно не мог преодолеть свою антипатию к нему.

Волжанин с ловкостью кошки карабкался по трубе. Кажется, судьба к нему действительно благоволила…

Я повернулся к Димитрию:

- Вы будете нас сопровождать при осмотре, Александр Викентьевич?

- Если в этом имеется надобность… Правда, меня ждут в синодальном доме…

- Не смею задерживать, Александр Викентьевич.

Когда архимандрит ушел, Дубовицкий удивленно сказал:

- Вы, оказывается, знакомы с его высокопреподобием?

- Без малого двадцать лет. Он преподавал в семинарии, где я учился. В миру его звали Александром Викентьевичем. Александр Викентьевич Щукин.

- А матросик-то курносик вскарабкался! - подал голос Артюхин. - Ну чистая кошка!

Мы задрали головы. Волжанин, который казался снизу совсем маленьким, помахал нам рукой и скрылся в проеме углового окна.

«Вот сукин сын», - подумал я и сказал:

- Повезло вам, Виталий Олегович, с пополнением. Каких лихих ребят прислали, а?

- Разумеется, разумеется, - кисло согласился он.

III

Мы прошли мимо сложенных вдоль стены разобранных шкафов, упакованных в рогожу.

В полутемном зале с застоявшимся воздухом пахло пылью, лампадным маслом и чем-то горелым. На каменных стенах темнели разводы копоти. Под ногами хрустело стекло. Осколками был усеян весь пол. Неподалеку от прямоугольной глубокой ниши валялись обрывки веревок и куски брезента. Тут же несколько окурков, молоток, сплющенная позолоченная чаша, наполовину пустая бутылка с какой-то жидкостью.

- Видимо, здесь грабители упаковывали похищенное, - заметил Дубовицкий.

- Я всегда восхищался вашей проницательностью, Виталий Олегович.

Он покраснел, суетливо достал портсигар, но вовремя спохватился и сунул его обратно: в ризнице курить не полагалось…

- Вы богаты папиросами? - Папиросы, как и духи, были высшего разбора. Давно я не курил таких папирос…

Недалеко от окна лежала груда скомканных парчовых, бархатных и шелковых одеяний. Помощник ризничего, рябой монах в выцветшей камилавке, поспешно поднес лампу. Но в без нее хорошо были видны переливающиеся гиацинтом архиерейские мантии с бархатными скрижалями на груди; шитые золотом плащаницы; старинные, почти в человеческий рост, греческие ризы с вырезом для головы; ризы иерархов православной церкви - саккосы и полиставрии.

Когда-то на экзамене в семинарии меня основательно гоняли по духовным одеяниям. Экзаменатор, ехидный тощий старичок, которого непрестанно мучила икота, по каким-то соображениям, а может, просто из вредности характера, обязательно хотел меня срезать.

«Что знаменует риза, она же фелонь?» - изгибался он вопросительным знаком и приставлял к уху трубочку.

«Когда воины глумились над спасителем, - барабанил я, - они обрядили его в рубище с дырой для головы. Потому, благоговея перед муками распятого, церковь признала сие одеяние священным. Оно напоминает иерею, что в служении своем он изображает господа и потому должен облекаться правдою при всех делах своих».

«А какие слова должен говорить иерей при облачении?»

«Слова псалма: «Священницы твои, господи, облекутся в правду и преподобнии твои радостию возрадуются».

Старичок недовольно икал и задавал очередной вопрос:

«Что знаменует епископская мантия?»

«По изъяснению Симеона Солунского, мантия сия знаменует всепокрывающую силу божию…»

Старичок гонял меня до седьмого пота, но поставил высший балл.

Александр Викентьевич Щукин, принявший вскоре монашество и ставший Димитрием, умел вбивать в тупые бурсацкие головы подобную премудрость…