Я заглянул в огород, обнесенный невысоким плетнем… Хилая ботва картошки прежде времени безжизненно поникла под палящими солнечными лучами. Из пересохшей земли едва выступали хвостики морковной ботвы.
— Как с хлебом-то у вас? — спросил я хозяйку.
— Вот отведайте, если хотите…
И она вынесла из избы ломоть «хлеба» — липкого, с зеленоватым оттенком. Его с трудом можно было разрезать ножом. Крестьяне просушивали лебеду и растирали ее в ступе, добавляя горсть муки. Так получалась зеленоватая «мука», которая и спасала их.
А из соседнего двора доносился частый стук сапожного молотка. Там котовцы тоже время даром не теряли. Пожилая крестьянка-беднячка достала из сундука несколько рваных опорок и попросила бойцов:
— Может, почините, родименькие, а то хоть босой в холодную пору ходи…
Наши шорники принесли обрезки кожи для седел и тут же стали чинить крестьянскую обувь.
В этом же селе антоновцы перед самым нашим приходом насильно забрали всех лошадей, годных для кавалерийских рейдов. Но удрать далеко они не успели. Котовцы настигли их, дали бой и отобрали крестьянских коней. Этот табун мы пригнали в центр села и вернули лошадей их владельцам. Надо ли описывать, какой радостью и благодарностью светились лица мужиков, когда они повели лошадей к своим избам!
Такие сцены можно было наблюдать в каждой деревне, на каждом привале. Как писали в то время газеты, «правая рука красноармейцев стальным, карающим кулаком обрушивалась на голову врагов революции, левая помогала крестьянству восстанавливать хозяйство». Починка лопаты или топора, рубка дров, ремонт сарая или телеги, помощь в уборке урожая и в уходе за скотом — все это нередко действовало на крестьян сильнее любых речей. Молва о поведении красных кавалеристов опережала даже самых быстроногих коней. И настроение крестьянской массы стало заметно меняться. Обманутые стали отворачиваться от антоновцев, запуганные уже не страшились «большевистских извергов», о которых им на сходках все уши прокричали эсеровские болтуны.
Мы разъясняли крестьянам, что антоновцы разрушают железнодорожные пути и для того, чтобы сорвать подвоз хлеба к крупным городам и промышленным центрам и тем самым сорвать выпуск изделий, столь необходимых крестьянству, и для того, чтобы отрезать деревню от города, лишить крестьянина пролетарской помощи, сельскохозяйственных орудий, ситца, спичек, керосина, соли. Антоновцы быстро теряли почву под ногами. Конным и пешим бандам приходилось все туже и туже.
Помню выступление одного крестьянина на деревенской сходке, созванной сразу после нашего прихода.
— Большевики землю нам дали, — говорил он. — А что дали антоновские «партизаны»? Смерть да разорение! Голоду они помогают! Сеять запрещают, грозят расстрелять… А большевики пекутся о нашем брате — мужике. Вот, говорят. Ленин продразверстку отменил, продналог ввел. А что такое продналог? Я так понимаю: что после уплаты налога — все наше, мужицкое. Распоряжайся как хочешь. Верно?
— Эдак мы понимаем! — послышались голоса из толпы. — Пусть красноармейцы нам сами расскажут! Пусть говорят!..
Но в одной из деревень произошел случай, который мог серьезно испортить наши взаимоотношения с крестьянами.
Было это 2 июня 1921 года в небольшой деревне с красивым, каким-то песенным названием Сестренки, расположенной неподалеку от села Бакуры в пределах Саратовской губернии.
Встретили там нашу бригаду радушно, гостеприимно. И стар и млад — все вышли на улицу. Всюду светились приветливые улыбки. Женщины выносили молоко и простоквашу в крынках и кувшинах, угощали бойцов кусками хлеба, поили холодным квасом. Тащили ведра с водой, чтобы напоить коней.
Незаметно пролетели часы короткой дневки. Когда время перевалило за полдень, прозвучала команда строиться. И снова вся деревня на улице. Кругом слышатся голоса:
— Как бы поскорее укротить этих ворогов…
— Они и нас к себе зазывали, да мы не пошли…
— Не успели нас мобилизовать. А теперь-то мы никогда к ним, супостатам, не пойдем!..
И тут мой слух уловил женский голос, который звучал диссонансом в этом радостном говоре.
— Товарищи командиры!.. Товарищи командиры!.. У меня беда приключилась…
Я быстро обернулся: сквозь толпу крестьян пробиралась старая женщина.
— Что случилось, гражданка? — спросил я, подходя к этой женщине. — Какая беда?
Подошли командиры полков Н. Криворучко, И. Попов и комиссар полка И. Данилов.
— Да вот какое дело, родимые мои… — начала было крестьянка и замялась: чувствовалось, что тяжело, неловко как-то заводить ей этот разговор. — Было у меня девичье серебришко да золотишко. Дочку надо замуж выдавать, так это ей в приданое… И штоф водки был… Я бы ему водку и сама отдала, зачем она мне… Да вот золотишко это… Кто без приданого-то возьмет?..