Впереди замаячила колючка. Сбавили темп. Возле самого заграждения сняли рюкзаки и по одному стали передавать перебравшемуся через барьер первым Псу. Потом препятствие преодолели Хромой и Черт. Пока Мишка с товарищем снова нагружались мешками, Илья терпеливо ждал, когда я проберусь через проволочные линии, придерживая колючие железные нити у меня над головой.
В небольшом леске, начавшемся через пару часов, сделали привал. Я отказалась от ужина. Набравшись наглости, стрельнула сигарету у Мишки — сейчас он казался мне самым безобидным из этой троицы, отошла от них метров на сто. Присела на какой-то поваленный ствол и закурила. С первой же затяжкой на меня напал жуткий кашель. Сигареты у Пса были слишком крепкими. Но за неимением других, и эти были хороши. Докашлялась до того, что на глазах выступили слезы.
Как же обидно! Даже покурить нормально, и то не могу. В носу предательски защипало. Я шмыгнула носом. Всегда старалась держаться и быть сильной. Увы, иногда не удавалось. Благо, сейчас из тех троих меня никто не видел. Они остались на месте привала, но даже издалека до меня долетали отголоски их смеха и громкой речи Хромого.
Сглотнула подступивший к самому горлу ком. Только не раскисать! В последний раз затянулась. Возвращаться к своим спутникам совсем не хотелось. Сидела и таращилась в темноту, прислушиваясь к шорохам за спиной. В чернильном мраке снег казался синим. На небе россыпью сверкали миллионы звезд. И тишина, которую вскоре нарушил скрип снега. Кто-то шел в мою сторону.
Шаги приблизились и замерли у меня за спиной.
— Ну и долго ты тут сидеть собираешься? — послышался уставший голос Ильи.
— Не знаю. Пока привал не закончится.
Он перешагнул через ствол, на котором я сидела, и тихо присел рядом.
— Когда я сюда пять лет назад пришел, тоже был обозленный на всех, — Черт говорил, не поворачиваясь ко мне, тихо, немного глухо. — Казалось, что все слишком несправедливо. Почему у других в двадцать семь жизнь в самом расцвете или только начинается, а у тебя уже почти закончилась? Они живут, заводят семьи, рожают детей. А ты стоишь уже обеими ногами в могиле, врачи не оставили тебе никаких шансов. Даже срок определили, сколько до конца. И понимаешь, что уже сделать все равно ничего не успеешь. Готовишься. Боишься неизвестности, которая там, за чертой. Злишься на тех, здоровых, румяных, веселых, что видишь каждый день… А их не хочется видеть. Совсем. Даже близких. Особенно после того, как она сказала, что устала и больше так не может, — он сглотнул, перевел дух. Чувствовалось, что сейчас ему очень нелегко говорить мне все это. — Я не стал ее держать. Зачем мучить и ее и себя? Отпустил… Была мысль, пойти сделать петлю и сунуть в нее голову. Не знаю, почему я ее не осуществил… Потом кто-то рассказал про Зону. Здесь не было людей. А я их к тому времени уже ненавидеть начал. Хотелось уйти от всех и в тишине просто сдохнуть. На кордоне меня Михалыч перехватил. Убежать бы я все равно не смог. Сам не знаю, как сил хватило, вообще, до Зоны добраться. Хотел он меня восвояси отправить, но я сразу сказал, зачем приехал. Наверное, пожалел меня, — сталкер достал сигареты, протянул одну мне. Мы закурили. — Помог в Залесье к тетке одной добраться. Она меня за пару месяцев на ноги поставила. Тогда я понял, что назад, домой уже никогда не вернусь. Нет мне туда дороги. И дом мой здесь теперь. Но эти первые несколько месяцев были тяжкими. Мало того, что ты еле ходишь, у тебя нет сил дышать, говорить, есть. Ты ненавидишь людей. Ты все ненавидишь, даже себя. А тебя каждый день заставляют пить какие-то отвары, куда-то идти, что-то делать. Жить снова... — он вздохнул и замолчал.
Этот монолог окончательно меня добил. Илья еще говорил, когда я поняла, что плачу. От его слов, от обиды и жалости к себе, от понимания того, что я не могу вернуться домой, что та моя привычная жизнь и все, кто в ней был, для меня больше недоступны. Сигаретный дым ел глаза, я из последних сил старалась сдержаться, но слезы предательски катились из глаз. Соленая влага тут же заполнила носоглотку, мешая дышать.
Мужчина молча обнял меня, и не пытаясь успокоить. Я уткнулась в его плечо и беззвучно плакала, окончательно раскиснув. Сама не заметила, как обняла его в ответ, словно самого родного человека. Илья вздохнул и тихо добавил:
— Ты сейчас злишься, боишься тишины этой мертвецкой, потому что ты тут не по своей воле оказалась. И привыкнуть сразу невозможно. На это время нужно… Я, правда, не знаю, чем я тебя обидел. А нам еще долго один кров на двоих делить. Я не хочу войны. Тем более с тобой.