А внутри меня словно кто молотилку включил, мельница лопастями вмиг стала разрывать все внутренности, калеча, разрывая, убивая…
Ой, мамочка родная! На что я только ведусь?
Ну, признают трусихой, ну, не захочет меня больше никто брать себе в пару.
И что?
Бог мой… руки не поднимаются вверх.
Будто кто чугуна налил в вены.
Дрожу, дрожу в такт болезненному избиванию мыслей о черепную коробку.
Спаси и сохрани…
Пусть все получится.
Достала свое оружие, обняла, обняла, как родную мать.
Боюсь дышать.
Вытянуть руки вперед, как сама учила, как меня учили, как убеждали…
Сделать всё, как вчера. А то и лучше…
Чертовые игры. Чертовое яблоко.
Ненавижу тебя Аристарх!
— Ну, же… Еременко. Я же не стальной — так долго заглядывать в личико смерти не вдохновляет.
Пали уже…
(рассмеялись, рассмеялись где-то рядом — сдержано;
напряжение адским электрическим током накалило воздух до угрозы задохнуться)
Еще секунды — …
Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет…
Выстрел, выстрел… — машинально моргнула… после жуткого звука.
(Лера)
Доля секунды — и вдруг упал, замертво упал на землю.
Дикий, на грани сумасшествия, крик… вырвался из Юлькиной груди, цепеня рассудок и тело каждого присутствующего.
(боялись что-то сказать, кричать, двигаться — и даже дышать. Лишь только вопрос, вопрос, один-единственный жуткий вопрос… от мозга к мозгу, подобно голубиному письму, посылкой передавался:
Убила? УБИЛА?)
Припала, припала к нему Юлька…
(Юля)
Жадно схватила за плечи и потянула, потянула на себя, пытаясь поднять, поднять, лицом к лицу,
взглянуть в открытые,
серые, родные,
глазки…
Улыбка, жестокая улыбка застыла на его устах.
И… не могу понять…
Вдруг моргнул и расхохотался.
Громко, звонко, как больной.
На грани помутнения — моего помутнения…
… замерла, будто кто холодной водой окатил,
Нет… будто сама смерть морозным поцелуем впилась лоб.
Молчу, молчу…
А стужа дикими иглами истыкивает все тело,
Ужас лишал, высасывал из головы рассудок, сливая, смывая азотной кислотой вдоль хребта к низу живота все эмоции.
— Ну, Юленька, ты чего? — испуганно прошептал Стах, — я же пошутил.
(несмело встряхнул меня за плечи, приводя в чувства)
Девочка моя, ты чего?
Не плачь… Жив я. Жив!
Еще мгновение — и прилип, притиснулся… поцелуем к моим губам в доказательство…
(и вновь испуганный взгляд в глаза)
— Юленька, солнышко. Успокойся, всё хорошо.
Прости, прости меня.
Я не подумал…
Еще один вдох — и вновь прильнул, коснулся жарким поцелуем моих уст,
(вгоняя мое сознание в еще больший шок…)
Глава Шестьдесят Четвертая
(Света)
— Нет, я с поступка Стаха… слегка подваренная. Черт, то, на что тебя толкнул…. а потом еще "пошутить" так жутко. Да, жутко… Это явно перевалило за отметку "глупо".
Я не понимаю…
— У меня до сих пор руки трусятся, — (едва слышно прошептала Юля).
— И ради чего? Нужно было подойти, с приклада жахнуть в голову — сразу бы отрезвел и перестал нести чушь. Жаль, что меня не было рядом…
— Я тоже не могу понять. Бред какой-то, а не шутка, — любезно поддержала меня Лерка.
— Кому бред, а для кого-то — важный аспект, — неожиданно раздался голос Аристарха. Еще мгновение — и вошел под навес.
— Ну-ну. Объясни, тупым людям…. в чем собака зарыта? — ядовито прыснула я.
— А в том, что если кто у моего виска будет дуло держать, то Юля без сомнений и убийственного, предательского страха…, выстрелит ему в голову, с железной, уже наученной этой "шуткой", точностью,
И тем самым прервет больную игру в шантаж.
А вот ты, Филатова… Что бы ты сделала?
Повелась на условия, приказ бросить пушку? Сдала бы всех нас в плен?
Во имя своего страха, или… как там модно говорить: "рассудка"?
Ой, или как ты там сказала… прикладом в голову? Да?
(молчу)
(ликующе хмыкнул)
— Вот то-то же… Считайте меня больным шизофреником, но зато я теперь уверен в Юле.