Чертоги разума. Или что такое "Гум-берт"?
Просыпаюсь. Во рту чувствую сухость, такую сухость, будто бы веками скитался по пустыне и ничего не пил кроме дешевого рома. Затем пытаюсь отворить глаза. На это действие уходит около минуты. Виной сему — глазная слизь, безжалостно склеившая ресницы. Впервые жалею об их выдающейся длине.
Справившись с органическим клеем, вижу потолок. Ослепительно белый потолок. Я закрываю веки, снова открываю. Стало полегче, зрение приспособилось. Оглядываюсь. Две койки. Пустые. Цветы на подоконнике. Цветы на прикроватной полке. По правую руку — штатив для капельницы. Понятно — госпиталь. Нос улавливает запах лекарств и моющего средства с хлором. Пол местами ещё не высох. Стерильно и тихо. Временами пикает неведомое мне устройство. Возможно, сообщает медперсоналу, что я жив. Я жив, уже не плохо. Или плохо? Что за вздор! Я жив и это замечательная новость.
Внезапно мой мыслительный процесс прекращает работу. Я тупо пялюсь в потолок. Лежу. Лежу бездумно. Проходит минут пять. Шестеренки вновь неспешно возобновляют движение. Мозг принимается праздно фиксировать увиденные предметы. Плафоны. Былые. Почти. В центре плафонов множество черных точек. Дохлая мошкара. Я умозаключая: отделение интенсивной терапии их выздоровлению не способствовало, а поспособствует ли моему? Не уверен… Всё тело ломит, а в шее — резкая боль. Невыносимая боль. Я глубоко вдыхаю, и медленно выдыхаю. Так-то лучше. Из любопытства бросаю взгляд на капельницу. Кап, кап, кап… Что в ней, физраствор? Не знаю, латиницей написано. Лучше бы опиаты, потому что шея ноет так, будто бы меня душили. О Боже, что я натворил! Так, дыши, дыши глубже. Спокойно, спокойно. Мне нужно уснуть. Я усну, усну...
Лёгкая дрёма. Мне сниться мыло на фарфоровом блюде. Мыло хозяйственное. Его серый цвет очень сильно контрастирует с идеально белой посудиной. Я носом приближаюсь к нему. Пахнет отвратительно. Запах потного носка вымоченного в прокисшем варенье. Смердит падалью. Я пристально рассматриваю мыло. Уже издали. Не хочу провоцировать желудок. На мыле замечаю неглубокую надпись. Мне с трудом удаётся прочитать: " Гум-берт".
Мой сон неожиданно обрывается. Реальность стерильной палаты очищает разум. Хлор заменяет запах разложения. Холодные стены выдавливают остатки дурного сновидения. Я пробуждаюсь. Снова койки, окно, капельница и электрический прибор, с его невпопад повторяющимся звуком. Снова бытие созданное мной и бутылкой дрянного алкоголя. Созданное неистовством и бесконечным одиночеством. Я беззвучно плачу.
Как я мог? Как я мог! Мне вновь становится себя жаль — к сухости во рту еще прибавилась и горечь. В какой-то момент, устав самоистязаться, переключаюсь на толкование сна. Итак, мыло. Почему мыло? Да элементарно: грязные мысли, грязного человека. Неужто я так аморален? Нет. Я слаб. Слаб, но не по своей воли. Воля… Эх, сколько силы в этом слове…
Хорошо, допустим — с мылом разобрался. Ну а как же надпись? Хм, «Гум-берт». Я ещё пару раз повторяю это слово, точно пытаюсь его распробовать, опознать вкусовыми рецепторами. Не помогает. И все же, теперь мне кажется, что-то есть знакомое в бессмысленном наборе букв. Если это так, значит есть возможность вспомнить. Мне приходит в голову старый метод — «Дворец памяти» или как его называл Артур Конан Дойл «Чертоги разума». Метод хоть и старый, но действенный, не раз им пользовался во время сессии.
Я закрываю веки и отправляюсь в путь, по темным углам и заросшим тропам забытых воспоминаний. Моя ментальная карта изменилась, что немало меня удивляет. Вместо того чтобы оказаться в библиотеке, где все события из моей жизни и вся полученная мною информация находится на пыльных полках, я оказываюсь на перроне. Однако перебивать гипнотическое состояние не желаю, решаюсь посмотреть, что будет дальше.
Ну а дальше, я сижу на грязной деревянной скамейки. Чувствую холод. Чувствую руками липкость сальных досок. Я с отвращением отлепляю ладони, и встаю. Смотрю в сумрачное небо, смотрю на тучи низко свисающие на до мной. Кажется, что вот-вот они коснутся макушки. Я опускаю взор на потрескавшийся асфальт, на нем валяется дюжина окурков. На некоторых видно следы яркой помады. Мне вспоминается поцелуй Лизы. Теплый, как угасающая весна, и сладкий, как спелая черешня. Ах, Лиза, Лиза...
Стараясь отвлечься от романтичных дум, я осматриваю скамейку. Она стара, точно Ленин, её бы давно нужно похоронить, но нет, год за годом делают малярный макияж, мол всё в порядке, пользуйтесь. Не знаю, какие музыкальные предпочтения были у Ильича, но, смею предположить, вряд ли это был рок. Размышляю я сейчас над этим, поскольку обнаружил прислоненную гитару к лавочке, с соответствующей черной надписью «РОК» Струны отсутствуют. Гриф треснутый. Лак местами слез. Выглядит она точь-в-точь как моя жизнь. Жизнь, игравшей когда-то весёлые мелодии, недавно даже и счастливые. К сожалению, неумелые пальцы судьбы перешли на минорные аккорды, ну а позже и вовсе сорвали струны. Музыка утонула, лежит где-то на дне, во мраке под толщей несбыточных надежд.