— Умывайтесь и марш в спальни. И чтобы ни звука! Через пятнадцать минут проверю, — отчеканила она и отшагнула в сторону, пропуская детей.
Последним мимо завуча прошмыгнул Артём в обнимку с альбомом.
Любовь Константиновна молча передала мне подушку, удостоила секундным взглядом уснувшего на полу Чарли и лишь в дверях, даже не обернувшись, тихо произнесла:
— Из-за метели могут вырубить электричество. Лучше лечь спать пораньше. И не слушать всякие выдумки. Дети бывают очень жестокими с теми, кто им верит.
Дверь плавно, будто нехотя закрылась. Только сейчас я осознала, что впервые за три года останусь ночевать в интернате, и тут же вспомнила, что не предупредила об этом сестру. Раз пять выслушав от начала до конца череду длинных безответных гудков, я опустила трубку телефона. Мужу названивать было бес толку: сегодня он дежурил на перегонах.
Отгоняя дурные мысли, я занялась устройством ночлега. Любовь Константиновна оказалась права. Уже через полчаса, когда я невидящим взглядом скользила по страницам очередного остросюжетного детектива, интернат погрузился во тьму. Вместе со светом покинули стены и привычные, а потому незаметные фоновые звуки. Такие как гудение лампочек в старомодных плафонах и техническое жужжание электрических приборов. Зато стало слышно, как на третьем этаже вполголоса болтают ребята, как скрипят деревянные опоры и перегородки, как хрипло дышит Чарли. Я опустила руку и погладила пса по морде, коснувшись мизинцем сухого горячего носа.
Мертвая голова Честера на холодном камне. Цыганский табор, жаждущий воссоединиться со своим атаманом. Проклятый Барон, погребенный в чреве гигантского дуба. Вот он, беснуется за окном под натиском урагана. Скребет ветками-когтями по стеклу, требуя пустить его внутрь.
Что так напугало повариху? Неужели дерево?
Я проснулась также стремительно как уснула. Непроглядная темнота все еще властвовала над интернатом, сгущая воздух в самых отдаленных углах нахохлившегося под гнетом метели здания. Сердце отбивало по грудной клетке бешенный африканский мотив. Кажется, приснился кошмар. Не помню, что именно. Значит, не так важно. Просто переволновалась. Интересно, сколько времени?
Не вставая с дивана, я потянулась к будильнику. Он, горделиво расставив металлические ножки и выпятив стеклянное пузо, показывал три часа. Три часа ночи. Время Дьявола. Воздух парализовало. Я быстро заглатывала его кусками, чувствуя приближение чего-то опасного. Оно было там, за окном. За мрачным деревом. За утонувшей в снегу аллеей. За сторожкой, похожей на присыпанное снегом надгробие. За зубастыми воротами.
— Они идут за мной! – крик, раздавшийся этажом выше, заставил меня вскочить с дивана, — Они здесь! Не пускайте их!
Кричал Артём. Тихий, спокойный мальчик, рисующий в альбоме отрезанные головы собак.
Я ринулась к двери, за которой уже раздавался топот спешащих к лестнице ног. Артем продолжал кричать:
— Почему вы не заперли ворота? Меня нашли, они заберут меня!
Торопливый звук шагов смягчился, когда они миновали лестницу и достигли ковра на жилом этаже. Заскрипели металлические сетки кроватей, кто-то недовольный велел Тёме заткнуться и назвал его придурком. Вслед за этим раздался властный голос Скотиновны:
— Быстро укрылись! Я сказала укрррылись! – многократное «Р» прозвучало как звук разрываемой старой простыни, которую тетя Ася использует в рекламе стирального порошка.
Все стихло. Выждав несколько секунд, я выглянула в коридор. По лестнице спускалась завуч, волоча за руку Артёма. Он еле поспевал за Любовью Константиновной. Один раз мальчик даже споткнулся, но женщина, не останавливаясь, удержала его.
— Пожалуйста, не надо… Они найдут меня – всхлипывал ребенок.
Завуч дернула его за руку и зашипела:
— Я уже говорила не испытывать мое терпение. По тебе, сопляк, дурка плачет. Ты пожалеешь, что не слушал меня.
— Пожалуйста, не надо – Тёма попытался вырваться, но завуч снова дернула его за руку.
— Заткнись, паршивец! Иначе я тебе зубы выбью. Пошёл вниз!
Я скрылась за дверью, чтобы не быть замеченной. Дождавшись, когда шаги на лестнице стихнут, вернулась на диван и уставилась в потолок.
Такой Любовь Константиновну я никогда не видела. Мне она казалась образцом терпения и здравомыслия. Вот Геннадьевна вполне могла оскорбить ребенка. Над некоторыми воспитанниками повариха измывалась месяцами. Кажется, она получала от этого садистское удовлетворение. Но от завуча я такого не ожидала. Куда она повела Артёма? Может быть, на кухню? Так, лучше мне в это не вмешиваться. Меньше знаешь, крепче спишь.